Были и небыли. Книга 2. Господа офицеры
Шрифт:
— Вы взяли на себя тяжелый крест, ваша светлость. Скобелев обладает свойством доставлять массу хлопот своим непосредственным начальникам.
Федор ехал на позиции в компании неразговорчивого адъютанта. Лошади неспешно трусили по холмистой степи, капитан чаще ехал верхом, а Федор — в коляске с генеральскими вещами; беседа не вязалась, отношений никаких не возникало, и новоиспеченного ординарца это весьма тревожило. На второй день их практически безмолвного путешествия Олексин не выдержал.
— Простите, капитан, что нарушаю ваши думы, но хотел бы кое-что уяснить. Если соизволите, конечно.
—
— Я хотел бы представить круг своих обязанностей.
— Круг безграничен, а исполнять следует быстро, — Млынов с седла поглядел на Федора, усмехнулся. — Погодите обижаться, Олексин. Лошадей покормить остановимся — поговорим.
Напоминать Млынову о просьбе — чего так не хотелось Олексину! — не пришлось: вышколенный многолетней службой у стремительного Скобелева, адъютант ничего не забывал. На первой же стоянке, передав конвойным казакам лошадей, достал из коляски кое-какую снедь, жестом пригласил Федора закусить и сразу же начал разговор. Правда, не совсем обычно:
— Смерти боитесь?
— Боюсь, — не задумываясь, сказал Федор. — Один раз пробовал.
— Это хорошо, — одобрительно отметил Млынов. — Следовательно, рисковать будете осмысленно. Михаил Дмитриевич требует немедленного исполнения приказаний, а это значит — по кратчайшему пути. Но при этом он не любит бессмысленной бравады, что и прошу всегда учитывать. И еще одно: в бою Михаил Дмитриевич слов даром не тратит. Не торопитесь скакать сломя голову, пока не поймете, что именно он приказал. Лучше пять раз переспросить, чем один раз напутать. Переспросите — рассердится, но объяснит; напутаете — завтра же распрощается с вами. Он человек по натуре добрый, но в делах суров до жестокости.
Первое задание оказалось настолько простым, что Федор приуныл. По прибытии в расположение отряда Млынов приказал найти батарею штабс-капитана Василькова и добиться, чтобы ее передали в распоряжение Скобелева.
— Разыщите генерала Пахитонова. Это — его артиллеристы.
Федор выехал с неудовольствием, поскольку ничего героического в поручении не содержалось. Досада, которую он незаметно для себя уже лелеял в душе, усугублялась тем, что его останавливали разъездные казаки, встречные офицеры, дежурные команды и просто часовые: господин в штатском всем казался подозрительным. Приходилось предъявлять бумагу, в которой удостоверялось, что предъявитель сего «охотник из дворян Смоленской губернии Федор Олексин» действительно является ординарцем для особых поручений самого генерала Скобелева.
— Кто вы и что вам угодно? — холодно осведомился и дежурный офицер генерала Пахитонова.
— Я — личный порученец генерала Скобелева, а угодно мне видеть вашего начальника, — сухо сказал Федор, уже привычно протягивая бумагу.
— Генерал Пахитонов занят.
— Это не имеет значения. Вы что, поручик, генерала Скобелева не знаете?
— Наслышаны, — вздохнул офицер, все еще колеблясь, как ему поступить: пропустить личного порученца или сначала доложить о нем. — Видите ли, там — совещание.
«Напор и быстрота», — сказал про себя Федор. Взяв бумагу у дежурного, он решительно отодвинул его и распахнул дверь в комнату, где толпились офицеры и плавали сизые облака дыма.
— Что ты мне девятифунтовые
Федор по возможности кратко изложил просьбу Скобелева: выделить батарею Василькова.
— Ловок Михаил Дмитриевич, ничего не скажешь, — с неудовольствием сказал немолодой полковник. — Вынь да положь ему лучшего бомбардира.
— Просит, — значит, нужен, — вздохнул Пахитонов. — Скажите дежурному, пусть заготовит приказ об откомандировании.
Сказав это, генерал вновь накинулся на офицера из артснабжения которому удобнее было доставлять на позиции именно девятифунтовые заряды, а не какие-либо иные. Поручение было формально выполнено: дежурный заготовит приказ, Пахитонов подпишет и… И Федор не уходил. За такое исполнение Скобелев не стал бы ругать, но не стал бы и хвалить, а Олексину нужно было, просто необходимо было сделать так, чтобы первое — пусть мелкое, незначительное! — приказание было исполнено не формально, а… Он еще не знал, как оно должно быть исполнено, но вдруг ощутил, что отсутствие на нем формы способно давать кое-какие права.
— Извините, ваше превосходительство, мне этого недостаточно, — волнуясь, а потому и с особым нажимом сказал он. — Ваш дежурный — рохля, он три дня батарею искать будет.
— Не беспокойтесь, найдет.
— Все же разрешите побеспокоиться, ваше превосходительство. Михаил Дмитриевич стоит перед Ловчей, и ему дорог каждый час. Поэтому не сочтите за труд написать приказ батарее Василькова лично.
Федору очень трудно было произнести это: он буквально преодолевал себя на каждом слове, потому что привычная, столь знакомая ему апатия жила в нем, готовая каждое мгновение выползти на свет. Он до боли ощущал ее, эту проклятую апатию, это равнодушие ко всему и вся, он сейчас физически боролся с нею, со страхом ощущая, что суровое генеральское «нет» навеки похоронит в нем желание когда-либо проявлять самостоятельность. Поэтому каждое его слово звучало с таким напряжением, что Пахитонов впервые с интересом посмотрел на скобелевского порученца.
— Вот, — неожиданно сказал он своему нерадивому офицеру. — Учитесь у скобелевцев добывать то, что вам приказано. Молодец! — генерал улыбнулся Федору. — Так и передайте Михаилу Дмитриевичу, что Пахитонов вас молодцом назвал. — Он написал распоряжение и вздохнул: — У них — стальные орудия Круппа, а у нас — Васильковы. Так-то. Держите. И поспешайте.
— Благодарю, ваше превосходительство! — с огромным облегчением сказал Федор.
К пяти утра следующего дня Олексин привел батарею. Попросив обождать, без стука вошел к Млынову.
— Господин капитан, батарея штабс-капитана Василькова стоит у крыльца! — с порога выпалил он.
— Что? — адъютант сидел на походной кровати, спустив голенастые ноги в сиреневых кальсонах. — Где, говорите, Васильков?
— У крыльца! — Федор, не выдержав, заулыбался. — Надо бы разместить да накормить: всю ночь шли.
— Молодец, — хмурое лицо Млынова посветлело; незаметно для себя он перешел на дружеское «ты».
— Генерал Пахитонов тоже назвал меня молодцом, о чем и приказал лично доложить Михаилу Дмитриевичу.