Были и небыли. Книга 2. Господа офицеры
Шрифт:
— Или — или? Отчего же такие крайности?
— А оттого, что я — гордый внук славян, как назвал меня Александр Сергеевич. И каждый русский должен всегда помнить, что он — гордый внук славян, а не половецкий холоп и не ганзейский купчишка. И доколе мы будем помнить это, дотоле и останемся русскими. Особливым народом, которому во хмелю море по колено, а в трезвости — так и вовсе по щиколотку.
— Жаль, наши славянофилы не слышат этой патетической речи.
— Плевать я хотел на славянофилов. Я уважаю всех людей, особенно если они — мои враги. А глупое
— А что же на поле брани ее бросили? — Куропаткин подождал ответа, но Михаил Дмитриевич молчал. — Не логично.
— Боль не признает логики, — вздохнул Скобелев. — Потерял я право людьми командовать. Уверенность ту ослепительную, что непобедим ты, что каждое слово твое понимают, что с песней на смерть пойдут, коли прикажешь. С песней, — он еще раз тяжело вздохнул. — Вот ты сказал, что я — вождь, и тут же Стеньку Разина вспомнил. Правильно вспомнил, потому что никакой я не вождь, я — атаман. «Делай, как я», — вот и все, что я требую. А сейчас и этого требовать не могу, потому что не верю.
— В победу?
— В необходимость гибели солдат русских не верю! — яростно крикнул Скобелев. — Понасажали старичья в эполетах на нашу голову, а я не желаю кровью своих солдат их тупость оплачивать. Не желаю!
Он залпом выпил вино, расправил бакенбарды, пересел на диван, где до этого в томлении ждала вишневоглазая «причина», и взял гитару. Подстроив, негромко запел, но Куропаткин видел, что занят он не песней, а думами и что думы эти тяжелы и тревожны.
— А я-то, дурень, к вам стремился, — сказал он. — Мечтал, что пригожусь, что повоюем вместе, как в Туркестане воевали.
— За чем же дело стало? — спросил Скобелев. — Возьми газеты, читай вслух, где дерутся. И рванем мы с тобой, Алексей Николаевич, куда хошь — хошь в Африку, хошь в Америку. Наберем тысячу молодцов и покажем миру, что такое русская удаль.
Не распахнись дверь, может, и вправду уехал бы Михаил Дмитриевич Скобелев в чужие земли. Воевал бы за чью-то свободу или стал бы конкистадором, покорял бы народы государям и президентам или сложил бы где шальную голову свою. И не зубрили бы тогда гимназисты его биографию, не ставили бы ему болгары памятников, не называла бы Россия его именем свои улицы. Но дверь распахнулась, и вошел генерал-майор свиты его величества светлейший князь Имеретинский.
— Здравствуйте, господа. Не помешаю, Михаил Дмитриевич?
Из-за плеча Александра Константиновича выглядывала всегда неприветливая, хмуро озабоченная, но сегодня прямо-таки источавшая благостное удовлетворение скуластая физиономия капитана Млынова.
Федор существовал в полном соответствии с вращением Земли. Он ел, пил, спал, даже строил какие-то планы, но жить начал, точно очнувшись, точно вдруг шагнув из времени абсолютного во время относительное, где сутки наполнены не часами, а событиями,
— Я — за вами, Федор Иванович, — сказал Куропаткин, появившись через несколько дней. — Коли не раздумали, собирайтесь.
— Куда же? — ахнула Варя.
— Куда, Варвара Ивановна? — улыбнулся Алексей Николаевич. — А куда Скобелев пошлет, туда и пойдем.
Больше Алексей Николаевич ничего рассказывать не стал, а рассказывать было что. Князь Имеретинский, не обратив ни малейшего внимания, ни на бухарский халат, ни на бутылки, ни на гитару, коротко поведал, что образована Ловче-Плевненская группа и что в состав этой группы входит отряд генерала Скобелева.
— Мой отряд? — глухо спросил Михаил Дмитриевич, туго соображая от неожиданности. — Вы знаете его судьбу, ваша светлость. Остатки курского батальона да потрепанные сотни Тутолмина.
— Не совсем так, генерал. Ваш отряд — Шестьдесят четвертый пехотный Казанский полк, батальон Шуйского полка, взвод сапер и прошедшая полевой ремонт Кавказская бригада полковника Тутолмина, — уточнил Имеретинский.
Скобелев растерянно глянул на скромно стоявшего в стороне Куропаткина, на невозмутимо торжествующего адъютанта, медленно провел руками по лицу, окончательно растрепав бороду.
— Простите, ваша светлость, что принимаю вас в таком виде…
— Вы — в законном отпуске, — спокойно перебил Александр Константинович. — С семи утра считаю вас вступившим в должность командующего отрядом.
— Все же позвольте возразить, — мямлил Скобелев, никак не ожидавший такого оборота. — Я самовольно покинул войска, за что готов понести наказание. Я не нуждаюсь ни в чьей защите, даже в вашей. Я болен, в конце концов.
— Сулейман отбросил Гурко к перевалам, — невозмутимо выслушав Скобелева, сказал Имеретинский. — Что же будет, если турки прорвутся через Балканы? Что нам делать с армиями Османа и Сулеймана? Оставить Болгарию и отступить за Дунай?
— Ни в коем случае!
— Брать Ловчу, — негромко сказал Куропаткин. — Немедленно брать Ловчу, чтобы не дать соединиться этим двум пашам.
Имеретинский впервые посмотрел на незнакомого молодого офицера. Куропаткин, шагнув, коротко поклонился.
— Разрешите представиться, ваша светлость. Генеральского штаба штабс-капитан Куропаткин.
— Очень рад, капитан. Следовательно, у вас уже есть начальник штаба, Михаил Дмитриевич? В таком случае я беру Паренсова себе.
— Берите, берите, — Скобелев уже впился глазами в карту. — Алексей Николаевич прав, Ловча — основная задача.
— Вот и решайте ее, — улыбнулся Имеретинский.
— Воды! — вдруг крикнул Скобелев. — Что ухмыляешься, Млынов? Два кувшина со льдом, быстро!
Ничего этого Федор не знал и не узнал никогда, равным образом как и Скобелев никогда не узнал, чего стоило светлейшему князю Имеретинскому упросить императора закрыть глаза на очередную скобелевскую выходку. Даже знавший все и вся Паренсова отнесся к этому весьма неодобрительно.