Былое и думы (Часть 5, продолжение)
Шрифт:
Всякая жизнь интересна; не личность - так среда, страна занимают, жизнь занимает. Человек любит заступать в другое существование, любит касаться тончайших волокон чужого сердца и прислушиваться к его биению... Он сравнивает, он сверяет, он ищет себе подтверждений, сочувствия, оправдания...
– Но могут же записки быть скучны, описанная жизнь бесцветна, пошла?
– Так не будем их читать - хуже наказания для книги нет.
Сверх того, этому горю не пособит никакое право на писание мемуаров. Записки Бенвенуто Челлини совсем не потому занимательны,
Дело в том, что слово "иметь право" на такую или другую речь принадлежит не нашему времени, а времени умственного несовершеннолетия, поэтов-лауреатов, докторских шапок, цеховых ученых, патентованных философов, метафизиков по диплому и других фарисеев христианского мира. Тогда акт писания считался каким-то (597) священнодействием, писавший для публики говорил свысока, неестественно, отборными словами, он "проповедовал" или "пел".
А мы просто говорим. Для нас писать - такое же светское занятие, такая же работа или рассеяние, как и все остальные. В этом отношении трудно оспаривать "право на работу". Найдет ли труд признание, одобрение, - это совсем иное дело.
Год тому назад я напечатал по-русски одну часть моих записок под заглавием "Тюрьма и ссылка", напечатал я ее в Лондоне во время начавшейся войны; я не рассчитывал ни на читателей, ни- на внимание вне России. Успех этой книги превзошел все ожидания: "Revue des Deux Mondes", этот целомудреннейший и чопорнейший журнал, поместил полкниги во французском переводе. Умный ученый "The Athenaeum" дал отрывки по-английски, на немецком вышла вся книга, на английском она издается.
Вот почему я решился печатать отрывки из других частей.
В другом месте скажу я, какое огромное значение для меня лично имеют мои записки и с какою целью я их начал писать. Я ограничусь теперь одним общим замечанием, что у нас особенно полезно печатание современных записок. Благодаря ценсуре мы не привыкли к публичности, всякая гласность нас пугает, останавливает, удивляет. В Англии каждый человек, появляющийся на какой-нибудь общественной сцене разносчиком писем или хранителем печати, подлежит тому же разбору, тем же свисткам и рукоплесканиям, как актер последнего театра где-нибудь в Ислингтоне или Падингтоне. Ни королева, ни ее муж не исключены. Это - великая узда!
Пусть же и наши императорские актеры тайной и явной полиции, так хорошо защищенные от гласности ценсурой и отеческими наказаниями, знают, что рано или поздно дела их выйдут на белый свет.
МЕЖДУ ЧЕТВЕРТОЙ И ПЯТОЙ ЧАСТЬЮ
Два первые тома "Былого и дум" составляют такой "отрезанный ломоть", что мне пришло в голову между ними и следующими частями поставить небольшую кладовую для старого добра, с которым по ту сторону берега (598) нечего .делать; она может служить вроде pieces Justifica-tives123 или обвинительных актов.
Общих статей, вроде "Писем об изучении природы", "Дилетантизма в науке" и прочего, разумеется, в этой книге нет124, нет также и повестей. Я выбрал
Досадно, что у меня нет ценсурных пропусков125, и всего досаднее, что нет целой тетради между первым, напечатанным в "Отечественных записках", отрывком и вторым. Я помню, что в ней был наш университетский курс и что тетрадь оканчивалась соборной поездкой нашей .в Архангельское князя Юсупова, описанием обеда и пира возле оранжереи, который продолжался еще дни два возле Пресненских прудов.
Затем я поместил несколько полемических статей, по всей их правде и кривде, в костюме сороковых годов и во всей тогдашней односторонности.
Много воды утекло с тех пор, как мы боролись с православной покорой славянофильской, и быстро текла вода с 1848... Все сдвинула она, все подмыла... многое совсем снесла. Наша религия независимости не так исключительна и ревнива, как была, и недавно еще нам казалось издали, что великороссийская любовь к отечеству перестала быть ненавистью к другим...
25 января 1862 г. Orsett House, Westbourne terrace.
Примечания к частям 4 и 5.
"БЫЛОЕ И ДУМЫ"
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Главы четвертой части впервые опубликованы в "Полярной звезде" на 1855 год (кн. I) и 1858 год (кн. IV), отдельные отрывки - в "Полярной звезде" на 1861 год (кн. VI) и 1862 год (кн. VII, вып. I). Главы "Н. X. Кетчер" и "Эпизод из 1844 года" (написаны в 1856 - 1857 гг.) при жизни Герцена напечатаны не были. На рукописи главы "Н. X. Кетчер" помета автора: "Былое и думы". К II части. Глава *** Н. X. Кетчер (1842 - 1847)". Перечитывая в 1865 - 1866 годах главу и написав заключительные строки ее, "Эпилог", Герцен сделал на автографе наклейку, на которой надписал: "Н. X. Кетчер. Базиль и Арманс. 1856 - 1866. Ничего, для печати". Впервые главы опубликованы в "Сборнике посмертных статей А. И. Герцена", Женева, 1870 (2-е изд.
– 1874 г.).
Глава XXV
Стр. 3. ...звон бубенчиков, напоминавший нам то 3 марта 1838, то нашу поездку 9 мая.
– 3 марта 1838 года во время тайного посещения Герценом Москвы произошла его первая, после ссылки, встреча с Натальей Александровной; 9 мая 1838 года - день их приезда во Владимир и венчания.
"...жизни май цветет один раз и не больше" - из стихотворения Шиллера "Resignation".
Стр. 4. Ему был разрешен въезд в Москву за несколько месяцев прежде меня.
– На прошение Н. П. Огарева о его переводе из Пензы в Москву для службы в сенате разрешение Николая I последовало 11 мая 1839 года. С Герцена полицейский надзор был снят 16 июля 1839 года. (603)