Былого слышу шаг
Шрифт:
«Вдвоем с Чудновским, — писал Антонов-Овсеенко, — мы поднялись в палаты дворца. Повсюду разбросаны остатки баррикад, матрацы, обоймы, оружие, обгрызки. Разношерстная толпа хлынула за нами. Расплываясь по всем этажам, юнкера сдавались. Но вот в обширном зале у ворот какой-то комнаты — их недвижимый ряд с ружьями на изготовку. Осаждавшие замялись. Мы с Чудновским подошли к этой горстке юнцов, последней гвардии Временного правительства. Они как бы окаменели, и стоило трудов вырвать винтовки из их рук. «Здесь Временное правительство?» — «Здесь, здесь, — заюлил какой-то юнкер. — Я ваш», — шепнул он мне. Вот оно — правительство временщиков, пытавшееся удержать неудержимое, спасти осужденное самой жизнью последнее буржуазное правительство
Телефонограмма Петергофскому районному Совету: «2 часа 4 мин. был взят Зимний дворец. 6 человек убито — павловцев…»
В этот час Подвойский торопится в Смольный, дорогой подбирает приличествующие случаю слова, чтобы рассказать Владимиру Ильичу, как был взят Зимний. «Я предвкушал, с каким восторгом будет слушать меня Денин. Но когда я почти вбежал в комнату, где находился Владимир Ильич, то застал его чрезвычайно сосредоточенным».
Книга на коленях, поверх лист бумаги, в руках перо. Ленин занят первыми декретами Советской власти. Молча слушает доклад Подвойского и вновь занимается своим делом. Зимний взят — с этим покончено. Временное правительство больше не существует — к нему потерян интерес, хотя еще несколько часов назад требовал скорейшего ареста, доказывал, что нет ничего важнее этого…
Приказ коменданту Петропавловской крепости: «Согласно решению Военно-революционного комитета, приказываем немедленно распорядиться освобождением под честное слово всех бывших министров-социалистов, сидящих в Петропавловской крепости». Подписи — председатель, секретарь. И дата — 27 октября 1917 года. Уже на следующий день после ареста министры были выпущены на свободу, а вместе с этим открылась перед ними и свобода выбора. Потеряв портфели министров Временного правительства, Бернадцкий и Карташов окажутся в контрреволюционных правительствах Деникина, Врангеля, Юденича… Еще один пример излишней доверчивости в самом начале революции? Нет. Министр юстиции Малянтович станет членом Московской коллегии адвокатов. Будет работать в советских учреждениях бывший министр труда Гвоздев. Продолжит занятие аграрным вопросом и опубликует свои работы бывший министр земледелия Маслов. Бывший военный министр Верховский получит со временем звание профессора, будет преподавать в Военной академии Красной Армии и Академии Генерального штаба, получит назначение начальником штаба Северо-Кавказского военного округа. Станет доктором наук, заведующим кафедрой в Ленинградском институте инженеров транспорта бывший министр путей сообщения Ливеровский, он же примет участие в проектировании Московского метрополитена и будет среди тех, кто налаживал движение через Ладогу по «дороге жизни»…
Все это, однако, произойдет позже, много позже, а в ночь штурма Зимнего, как вспоминает Антонов-Овсеенко, он построил перепуганных министров, повел под конвоем в Петропавловскую крепость, делая все возможное, чтобы уберечь их от разъяренной толпы.
Но это уже были подробности минувшего. Они не могли отвлечь Ленина от дел, ставших для него первоочередными. «В России мы сейчас должны заняться постройкой пролетарского социалистического государства». Так все достигнутое, завоеванное, решенное немедля, без антракта, отодвигалось для него на второй план, освобождая место новому действу. Так произошло и в ту ночь, когда был положен конец одной эпохи в истории человечества и начата другая.
В исключительных условиях в полной мере сказалось то, что было нормой жизни революционера Владимира Ульянова, ее правилом, которое может служить примером для каждого коммуниста. Не подчинять свою жизнь томительному ожиданию звездного часа, оправдываясь, будто во имя него и сохраняешь огонь души. Именно сегодня, сейчас действовать в полную меру сил, превращая в звездный час каждое мгновение бытия. Если хватит, конечно, для этого воли,
* * *
Листаю воспоминания тех времен и испытываю, бывает, — как бы передать. поточнее, — скорей всего, чувство неловкости, хотя и не знаю, перед кем и за кого. Как это вдруг — Ленин и не имеет возможности беспрепятственно пройти в Смольный!.. На пожелтевших страницах былых журналов встречаются такие, я бы сказал, смущающие подробности. И остаются в памяти, просто так из головы не выкинешь: не оттого ли, что с вызывающей преднамеренностью вступают в пререкание с тем, что стало давно привычным. А быть может, все эти подробности просто излишества — не архитектурные в данном случае, а исторические — на классически законченном фасаде минувшего? Но они же тем не менее существуют, напоминают о себе.
…Временное правительство опечатало типографию большевистских газет. Большевик П. В. Дашкевич получил приказ: открыть типографию. Взял с собой красногвардейцев и отправился на Кавалергардскую. А прибыв туда, обнаружил, что опечатанные двери охраняет… один солдат. Дашкевич скомандовал ему — сдать караул! И сдернул с дверей шнурки с печатью. «Заходите, товарищи наборщики…»
…В ночь со вторника на среду рабочие-латыши разоружили на Забайкальском проспекте нескольких юнкеров, встретили залпом спешившее к ним подкрепление. Как поступать дальше? Надо бы съездить в Смольный. А ну-ка, извозчик, довези… Воспоминания были написаны полвека спустя, но и тогда их автор помнил, сколько запросил в ту ночь извозчик — сорок рублей «керенками»…
…Матрос П. Д. Мальков — вскоре он станет комендантом Смольного, а потом и Кремля — отправляется с отрядом к телефонной станции: приказано отбить ее у юнкеров. Машины нет. Останавливают трамвай. Мальков взбирается на переднюю площадку, встает рядом с вагоновожатым: «Гони, да поживее». А тот и слышать не хочет: «Не поеду, не на тот номер сели, у меня маршрут другой…»
…На «Авроре» ждут не дождутся сигнала с Петропавловки. «Непредвиденное и мелкое обстоятельство нарушило наш план: не оказалось фонаря для сигнала», — так писал, как вы помните, комиссар крепости Благонравов. В конце концов обнаружили обычный фонарь, обвязали его красным платком. Теперь бы поднять фонарь на флагшток, но для этого нужна веревка, а ее тоже нет. Искали веревку долго, как рассказывал канонир Петропавловки В. Н. Смолин, задерживая тем самым выстрел «Авроры»… А потом уже историки установили, что от Николаевского моста, где и стояла «Аврора», фонарь этот, хоть и поднятый на флагшток, просто не виден. На крейсере услышали выстрел крепостной пушки, увидели багровую вспышку, тогда и скомандовали:
«Огонь!»
«…Набережные Невы усыпаны глазеющей публикой, — рассказывал Флеровский о времени штурма Зимнего. — Очевидно, в голове питерского обывателя смысл событий не вмещался, опасность не представлялась, а зрелищная сторона была привлекательна. Зато эффект вышел поразительный, когда после сигнального выстрела крепости громыхнула «Аврора». Грохот и сноп пламени при холостом выстреле — куда значительнее, чем при боевом, — любопытные шарахнулись от гранитного парапета набережной, попадали, поползли. Наши матросы изрядно хохотали над комической картиной…»
…Рабочий, член Военно-революционного комитета К. С. Еремеев, взбежав по дворцовой лестнице Зимнего, старается вместе с Чудновским открыть двери. А они не поддаются — крепко заперты.
— Топор надо!.. Кто бы принес топор? — раздаются голоса.
— Еремеев, нельзя ли топор или лом какой-нибудь? — просит Чудновский. — Поскорей, голубчик!
Еремеев проталкивается сквозь толпу на улицу. Где бы взять топор, лом, какое-нибудь бревно, наконец? Кто-то побежал за топором в соседние казармы — к преображенцам, «но входы там были закрыты, а часовые сказали, что солдаты уже спят, и искать некому», — вспоминает Еремеев…