Быть единственной
Шрифт:
Павел появился через пару секунд, волоча за собой прикрывавшего руками голову и басовито всхлипывающего сынка.
– Во!.. По-лу-чай-те отца своему ребенку! Жрет – не напасешься! Учиться не заставишь! Помощи по хозяйству никакой! За-би-рай-те!
– А ты чего распоряжаешься?! – взвилась Наталья. – Куда ж ты его отдаешь-то?
– Не просто так отдаем, мать, а в хорошие руки! – повернулся к ней Павел.
На лице его гуляло ошалело-задорное выражение, а Наталья, обалдев от такого поворота событий,
– … А? – запросил Павел подтверждения у Клавы. – В хорошие ведь? Не забидите пацаненка-то нашего?
– Нет, нет! – радостно вскричала Клава, споро перехватывая у Павла Толькину руку. – Не в Африку ведь – туточки и жить будем, правда?
Она ласково заглянула в лицо Тольке, не забывая исподволь, но неукоснительно подтягивать его к крылечку – на выход.
– Мы ж все здесь, не в Африке, – приговаривала Клава, тараня дочку с коляской и внезапно обретенного зятя по главной улице к своему дому. – Все здесь, все родные…
– В школу будить не забывайте! – напутствовал их Павел.
Вот так и отдали сына в чужую семью – как кутенка, считай…
«Вот и моих ребят так же уведут девки-сыкухи!» – как-то в субботу вечером с отчаянием подумала Маша, наблюдая за сыновьями, которые сидели на кухне и резво уминали молодую картошку со сметаной, потихоньку о чем-то пересмеиваясь.
Какие ее сыночки ладные, большие, красивые… Каждая готова таких сцапать, каждая рада! Но нет, не бывать этому! Никого Маша к ним не подпустит…
– Спасибо, мам, – сказал Володя, наскоро утирая губы. – Мы тут пробежимся, ладно? Мы не поздно.
– А чаю?! – всполошилась Маша. – Чаю-то?
– Вечером попьем, мам, – добавил Вадим, торопясь выйти с братом.
– Да куда ж вы?! – выдохнула им вслед Маша, но они, верно, ее и не слышали.
«Точно – к девкам пошли!..» – тяжко свалилась на нее худшая из возможных догадка.
Сыновей не было долго. Уже в одиннадцатом часу, когда в предусмотрительно затянутые марлей окошки начали ломиться мохнатые ночные бабочки, появился Вадик, сонный, зевая.
– А где Володька-то? – хмуро спросила его Маша, что-то починявшая в свете настольной лампы.
– Он Аню Самойленко пошел проводить. Сейчас придет.
Вадик двинулся выйти из комнаты, но его остановил материн окрик:
– Какую такую Аню?! Говори! Отвечай матери! – Маша бросила рукоделье и неловко, засидевшись, поднялась со стула.
– Да председательши дочку, – ответил сразу проснувшийся Вадик. – Чего ты так переживаешь? Сейчас придет. – Вадик, беспокойно и досадливо глянув на мать, повернулся, намереваясь уйти к себе.
Самойленки были местной аристократией. Отец Аньки служил главным инженером на их химзаводе, а мать недавно назначили главой поссовета. Но сейчас это не имело никакого значения.
– Да как же ты брата родного бросил-то? – всплеснула она руками.
«Одного… с этой!»
– Ой, ну мам! – опять вздрогнул Вадик. – Чего ты? Он взрослый! Что его эта Анька – изнасилует, что ли?!
«А вот и может! Чего от нее хорошего-то ждать!» Маша почувствовала, что на секунду даже заненавидела младшего сына, но это быстро прошло, и она заплакала злыми, бессильными слезами.
– Ох, мам, ты хоть бы таблетки какие себе выписала…
– Ты как с матерью разговариваешь?! – снова завелась Маша, но тут на кухню вошел, недоуменно поводя глазами, Володя.
– Чё случилось-то? На улице ваш крик слыхать! Как в дурдоме.
– Ох! – схватилась за левый бок Маша и тяжко опустилась на стул.
– А? – обратил Володя вопросительный взгляд на брата.
Тот развел руками:
– Говорит – я тебя бросил…
Маша уже ничего не видела от слез, ее трясло, как в лихорадке, в левом боку кололо.
– Ну, ты, мам, ей-богу, – заговорил Володя, но его слова доходили до Маши словно через ту серую, вязкую стекловату, что производили на их заводе. – Будто я в четыре утра пришел…
– Ка-капелек моих мне дай…
Володя быстро принес из Машиной комнаты флакончик валерьянки и стакан. Самой накапать у Маши не получилось, флакон игриво звенел о край стаканчика, и Вадик, перехватив лекарство, щедро натряс ей капель. «Кошачий коньяк», как называли его ребята, резко ожег Маше горло, но от этого она сразу пришла в себя, охая и утираясь мокрым, хоть выжми, платком.
– Мам, я не понимаю, – заговорил Володя, так и стоя перед ней, как вросший в пол, – одиннадцати часов нет, я по поселку только и прошелся… Чего ты устраиваешь?
Это слово очень обидело Машу.
– Я устраиваю?! Это ты… – И она опять – уже напоказ – схватилась за левый бок.
– А если меня в армию заберут – ты каждый день… – Володя не нашел подходящего слова и покрутил в воздухе пальцами, – так будешь?
«В армии хоть девок нет!»
– При чем здесь армия! – тоскливо взвыла Маша. – По девкам шастать не надо!
– Я по девкам не шастаю, – досадливо пояснил сын. – Я провожал домой девочку.
– Да какая она «девочка»! «Девочка»! Уж у нее, поди, сотня таких, как ты, было, у «девочки» этой! – выкрикнула Маша, чувствуя, как у нее снова начинается трясучка.
– Мама, ты ничего о ней не знаешь, – отрезал Володя, что-то пробормотал брату, и они, не обращая внимания, что несчастная Маша рыдает в голос, вышли из кухни.
«Знаю, знаю!.. Я все о них знаю! Им бы только!..» – хотела было крикнуть вслед сыновьям Маша, но те, видно, разошлись по свои комнатам и ничего все равно не услыхали бы… Да и слушать не хотели.