Быть или казаться?
Шрифт:
У меня кровь бросилась в голову, и еще не зная, что сделаю в следующую секунду, я шагнул к хулиганам.
Но меня опередили. Немолодой рабочий подошел к заводиле:
— А ну, марш от звонка!
Тот начал:
— А тебе что, папаша, на…
Договорить он не успел.
«Папаша» так двинул его плечом, что тот отлетел в сторону. Кнопка звонка была нажата. В моторном вагоне задребезжал звонок. Трамвай резко остановился.
— Извините, товарищ кондуктор, — сказал «папаша». — Откройте дверь. Мы сейчас наведем
Дальше все происходило, как в кинокартине, где торжествует справедливость. Поднялись все мужчины, ехавшие в вагоне, в том числе и преодолевший свой испуг «человек в шляпе», и негодяев, мгновенно утихнувших, вышвырнули из вагона. Приземляясь в осенней луже, они верещали:
— За что? Хулиганы!
Вагон тронулся. «Папаша» сказал:
— Видывали таких. Трусы!
Он прав. Хулиганы всегда трусы. Они выламываются и измываются над окружающими, красуются, пока не почувствуют твердого отпора.
Хулиганы увядают не только тогда, когда получают отпор, но и тогда, когда не получают поддержки. Вернемся к школьному письму. Авторы письма понимают — ребята, издевающиеся над больной учительницей, ведут себя отвратительно, трусливо, не по-мужски. Однако не умеют всем своим поведением показать, что их презирают. Выказать свое презрение решительно и твердо не так легко. Решимость сказать, что с трусами и подлецами не желаем иметь ничего общего, требует смелости.
Но ничего не поделаешь! Если вы сами пришли к выводу, что такое поведение — подлость, нужно быть последовательными.
Нельзя не заметить, что ребята в этом письме словно бы разделились на два лагеря: девочки и мальчики. Но мальчики не поддерживают девочек, не хотят помочь им в борьбе с безобразиями на уроках. Последнее время мне нередко приходилось встречаться со случаями, когда мужчины вели себя немужественно. Не по-рыцарски, если будет позволено употребить такое слово. Пожалуй, сильнее всего меня поразила одна фраза. Всего одна фраза, сказанная моей дочерью.
Однажды мы с ней поехали в Ялту. У нее были студенческие каникулы. Я заканчивал книгу. Утром мы завтракали в кафе на набережной. Здесь по утрам было пусто. Через огромное окно видны море, теплоходы, катера и чайки. Вечером съедали что-нибудь у себя в номере. Но однажды решили поужинать в кафе, где обычно завтракали. Вечером там собиралось много шумных компаний. Пока мы ждали ужина, из-за соседнего столика донеслась брань. Там никто не ссорился, просто «разговаривали». Но каждое второе слово было ругательством.
Я оглянулся. Люди за другими столиками опустили глаза в тарелки, делая вид, что ничего не слышат. Уверенности, что меня поддержат, если я попытаюсь пресечь брань, у меня не было. Мне пришлось сделать над собой усилие, но я его сделал. Подошел к столику, за которым ругались.
— Прекратите ругань, — сказал я. — Или мы выведем вас отсюда. (Я не знал, кто это «мы».)
—
Чувствуя, как у меня тяжело колотится сердце, я вернулся на место. И вдруг увидел, что дочь смотрит на меня не то испуганными, не то сердитыми глазами.
Я хотел спросить ее, что случилось, но не успел. К нам направлялся один из тех, кто ругался.
Я снова оглянулся и увидел: на поддержку соседей рассчитывать не приходится.
— Мы, конечно, извиняемся, — сказал тот. — Больше себе не позволим. Выпей с нами.
— Не пью с незнакомыми! — резко сказал я. — С пьяными тем более!
Он еще постоял с минуту, потом ушел к своей компании. Уф, обошлось…
Нет, не обошлось!
За соседним столиком больше не ругались, по громко обсуждали, как посчитаются со мной, когда мы выйдем из кафе.
— Уйдем! — взмолилась дочь.
— Ни за что! — ответил я. Как буду выглядеть в глазах дочери я, немолодой мужчина, прослуживший десять лет в армии, пишущий на морально-нравственные темы, если испугаюсь кучки сквернословящих и угрожающих мне парней? Выглядеть буду так, как себя поведу.
Как большинству моих сверстников мне случалось быть в переделках не только в военное время, но был я тогда моложе и здоровее.
Тут соотношение сил было невыгодное. Прямо надо сказать, — безнадежное.
Но я понял: никакая сила не заставит меня уйти отсюда, пока мы не кончим ужинать. Особенно сегодня. Утром в парке дочка повела меня в тир. Когда-то я прилично стрелял. Но сколько лет прошло с тех пор!
Однако тут я не осрамился. Более того, сам был поражен, как удачно я стрелял. Девять из десяти! Дочь была в восторге. Не скрою, я гордился ее удивлением и похвалами больше, чем когда ей нравилась моя статья или рассказ.
И после этого на ее глазах праздновать труса? Ни за что!
Я подозвал официантку:
— Принесите, пожалуйста, бутылку сидра, — попросил я.
— Зачем нам сидр? — возмутилась дочь.
— Может понадобится! — сказал я. Сидр разливают в толстые бутылки — «шампанки». Я недвусмысленно поставил бутылку, не раскупоривая, рядом с собой.
Ничего в кафе не случилось. Но с дочерью мы поссорились.
— Они тебя подкараулят, когда ты вечером выйдешь на набережную, — сказала она, когда мы доели ужин и ушли к себе. — Весь наш отдых пропал.
— Можешь не беспокоиться! Все хулиганы трусы! — сказал я.
— Трусы? Пусть трусы! Они и нападут на тебя вчетвером.
— Но я же не мог, чтобы при тебе звучала брань. Я бы себя перестал уважать… Хорош мужчина! Хорош отец!
Этот довод не возымел действия. Тогда я спросил ее:
— Ну вот, когда ты идешь из университета и вы наталкиваетесь на хулиганов… Как поступают твои спутники?
— Спешат перейти на другую сторону, — горько ответила дочь.