Быть или казаться?
Шрифт:
— Каково! — воскликнул он. Однако его восторг разделили не все. Завязался спор. Генерал дал высказаться всем нам, начиная, по старинному воинскому обычаю, с младших по званию.
— По-моему, это актерство! — сказал один из нас.
— Ради поднятия боевого духа можно и по-актерствовать, — сказал генерал. — Будто бы Суворов не актерствовал! В масштабах предстоящего сражения один уснувший гренадер сам по себе вряд ли встревожил бы Наполеона, но ради укрепления дисциплины он мог сыграть ярость. А он сыграл чуткость и не просто не наказал солдата, а стал на его пост часовым. Подчеркнул:
Мне часто вспоминался этот пример и его анализ, и я подумал, что диалектика «быть или казаться?» сложнее, чем мне представлялось когда-то.
Последний раз я увидел нашего генерала в трудных для него обстоятельствах. Его новое назначение в одну из военных академий было весьма скромным.
Нам, большой группе его бывших подчиненных, было приказано принимать в академии экзамены по иностранным языкам. Мне думалось, что генерал предпочтет избежать встречи с нами. Зачем ему представать перед нами в новом качестве?
Плохо же я знал нашего генерала! Он встретил нас сам, встретил с необычайным радушием. Оказалось, помнит каждого. Всех расспросил, всем пожелал успехов, а потом пригласил отобедать с ним в столовой академии, проявив за столом хлебосольство, радушие, искреннюю приязнь к своим питомцам.
Да будет земля ему пухом!
Долго работал я под руководством талантливого журналиста и писателя, который был в ту пору редактором большой газеты. Он смело выдвигал молодых журналистов. Доверял нам и строго с нас спрашивал.
Тем, кто работал в газетах, известно: у отделов в запасе обычно достаточно второстепенных статей, которые могут идти, а могут и не идти, хуже со статьями важными. Хорошие замыслы не всегда реализуются в редакциях. Однажды мы подготовили по решению редколлегии страницу «Письма читателей о литературе». Она имела успех. Было решено давать такую полосу раз в месяц. Дня за четыре до конца месячного срока меня — я заведовал отделом критики — вызвал главный. «Как полоса писем?» (Газетчики называют страницу — полосой.)
— Числу к двадцатому подготовим! — сказал я спокойно.
— Было решено — раз в месяц. А не через месяц плюс три-четыре дня! — жестко сказал шеф.
Признаться, я удивился. Какое значение имеет, появятся письма немного раньше пли немного позже?
— Принесите все, что у вас есть для полосы, и со всем отделом ко мне, — еще более жестко сказал шеф.
Он не отпускал нас из своего кабинета до тех пор, пока полоса не была готова. Работал вместе с нами до позднего вечера, давая предметный урок оперативности.
И не только оперативности.
Шеф внимательно прочитал письмо военного летчика, которого авария обрекла на неподвижность. Письмо называлось «Книги, которые помогают мне жить». Оно почти без правки было извлечено из нескольких школьных тетрадок, исписанных им на эту тему в госпитале. Рукопись была мужественная, скромная, естественная и искренняя. Главному она понравилась. Кроме одного абзаца. Автор сравнивал свою судьбу с судьбой героя романа Киплинга «Свет погас» —
Шеф приподнял над этими строками остро отточенный карандаш, внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Этого ваш летчик не писал. Это вы ему вписали. Он до разговора с вами про Дика Хельдера и не слышал. Угадал?
Я покраснел: конечно, угадал. Я был тогда начинающим редактором, и мне казалось, что редактор вправе улучшать материал непрофессионала, и не задумался о том, насколько такое улучшение отвечает манере, характеру, знаниям автора.
Абзац, который мне самому очень нравился, был вычеркнут.
— В следующий раз я вашу работу делать не буду! — сказал главный.
Этот урок, как и многие другие уроки моего тогдашнего шефа, я запомнил. Сам так никогда больше никого не правил, но и себя подобным образом «улучшать» никому не давал.
Страница «Письма читателей о литературе» вышла день в день через месяц после первой.
Наш главный был незаурядным организатором и мог бы стать не только известным писателем и журналистом, но и руководителем любого большого дела. Умел вовлекать в напряженнейшую работу коллектив, требовать работы и заставлять работать, но и сам работал неутомимо. Не щадя сил и не считаясь со временем. Все это отвечало его внутренней сущности: человека твердого, честолюбивого, энергичного, многому научившегося на войне у больших военачальников — постоянных героев его произведений.
Другие черты, например, заботу о подчиненных, стремление помочь им в трудных обстоятельствах, доброту и отзывчивость, он в себе, на мой взгляд, сознательно культивировал. Прежде всего для пользы дела. Добивался своего не только приказанием, по и обаянием. А обаяние у него и от природы было большим.
Мы, молодые журналисты, которым он поручал большую работу, с которых жестко требовал, но которых и поощрял, — прежде всего самостоятельностью, новыми интересными заданиями — относились к нему, как наполеоновские маршалы к Наполеону, были готовы для него сделать все. Нужно было несколько разочарований, чтобы хоть частично освободиться от гипноза его обаяния, увидеть не только его сильные стороны, но и слабости.
Обстоятельства времени, действительно трудные, заставляли его иногда быть несправедливым. Так, он однажды уволил без всякой вины одну сотрудницу редакции, принося ее в жертву конъюнктуре, противостоять которой не мог. Она была скромным винтиком в редакции и большого ущерба делу ее увольнение не принесло, но одним лыком, которое ему ставили в строку недруги, стало меньше. Однако этим «лыком» был живой человек, ни в чем не провинившийся. В тогдашних обстоятельствах увольнение для этой сотрудницы означало катастрофу. Главный понимал это и при первой возможности, не отменяя решения, смягчил его: женщину, о которой идет речь, не совсем уволил из редакции, а перевел из литературных сотрудников в корректоры: перемена специальности, понижение в должности, уменьшение оклада. Но все-таки лучше увольнения. Многие говорили ей: скажи спасибо! Но она спасибо говорить не хотела и упорно добивалась отмены несправедливого решения.