Быть русским
Шрифт:
– Ну, вот! Это монастырская гостиница, – Патрик приоткрыл дверцу. – Выходим!
Нас, видимо, ждали. Пожилая миловидная монахиня улыбнулась, глубоко с кивнула, протянула Патрику ключи и вгляделась в меня:
– Добро пожаловать! Когда устроитесь, спускайтесь в трапезную. Вас ждут обед и… подарки.
Мы поселились на третьем этаже в двухместном номере с подчёркнуто бедной обстановкой: две узкие кровати с тощими подушками, два стула, столик с Евангелием, деревянный крест на стене, платяной шкаф, за дверью душ и туалет. От заиндевелых окон веяло холодом, в пустынном коридоре стыл сырой зябкий воздух. Прохладно оказалось и в небольшой трапезной. Крупное настенное Распятие украшали хвойные
– Это подарок от сестёр! Приятного аппетита, – знакомая монашка сладко улыбнулась и уплыла сквозь двери.
Обедали мы быстро и почти молча.
– К вечеру приедут паломники, – объяснял Патрик, – а пока наслаждайтесь покоем и тишиной. Советую погулять, тут места красивейшие.
Монастырь стоял на вершине лесистого склона. Далеко внизу проглядывала залитая солнцем зелёная долина, под ногами среди недотаявших сугробов сырела земля. Тёплый воздух поднимался снизу вместе с запахами жухлой травы, хвои и печного дыма. В ста шагах виднелась сквозь деревья низкая деревянная базилика с крестом на гребне крыши. Я толкнул входную дверь и вошёл в морозную тишину. Алтарная стена, выложенная из камня, замыкала церковь, по обеим сторонам от престола золотились на подставках, словно у невидимых царских врат, крупные иконы Христа и Богоматери. Иконостаса не было. Справа в углу высился простой деревянный крест, покрытый рушником. По боковым стенам друг напротив друга тянулись деревянные кресла для монахинь, отгороженные друг от друга высокими перегородками.
Вечером нас ждал холодный и скудный ужин: зелёный салат, сыр, несколько кусков хлеба и стакан воды. Я не удержался:
– Здесь перед Пасхой соблюдают строгий пост? Как в России?
– В Великую пятницу требуется полное воздержание, едят лишь самые слабые и больные. На обед для нас сделали исключение, – Патрик отвечал без охоты, словно прерывал внутреннюю молитву.
Пока я застилал постель, мой спутник уже переодевался в пижаму. Краем глаза я увидел измождённую впалую грудь, высохшие плечи и ужаснулся:
– Ну, и аскет! В чём только душа держится?
Наутро за завтраком Патрик предупредил, что в этом монастыре все причащаются под двумя видами, как у православных:
– Вы тоже на Пасху можете причаститься. Ведь разницы никакой.
Я заколебался, но про себя решил отказаться:
– У православных причастию должна предшествовать исповедь, иначе я не могу.
– Вас может исповедовать здешний священник. Я договорюсь. Идёмте! – он решительно двинулся к деревянному низкому дому возле храма.
Я неохотно за ним последовал. Патрик остановил меня у двери, через минуту вышел и поманил за собой:
– Отец Пьер вас ждёт.
В комнате мне кивнул улыбающийся румяный мужчина в чёрном кожаном пиджаке, привстал, пожал руку, вновь сел у письменного стола и произнёс:
– Слушаю вас, сын мой.
– Вы священник? – недоумённо разглядывал я гладко выбритого человека.
– Ну да, – он улыбнулся ещё довольнее, положил ногу на ногу и повторил: – Слушаю вас!
– Я… я не могу, – на лбу и спине проступила испарина. – У нас так не принято. Исповедь – это таинство, священник должен быть в церковном облачении. Простите, отец Пьер.
Человек в пиджаке недовольно развёл руками:
– В таком случае ничего не могу для вас сделать.
Патрик хмуро выслушал мои объяснения:
– Валери, решайте сами. Мне кажется, на Пасху можно было бы отступить от некоторых церковных обычаев, чтобы соединиться со
Назревала неприятность. Я решил не поддаваться. Мы молча расстались. Остаток дня я Патрика не видел, не находил себе места и корил себя за то, что согласился сюда приехать. Пообедал вместе с немногими паломниками хлебом и водой, подремал в нашем номере, готовясь к трудной ночи. Вечером ткнул в дверь трапезной и пошёл в церковь. В ней было пусто. Две монашки тихо мели длинный ковёр на дощатом полу и обернулись звук:
– Мсьё, служба начнётся в одиннадцать часов. И не здесь, а недалеко от храма, на поляне, к ней тропинка в снегу идёт.
– Как это?
– Вы всё увидите, – заулыбались монашки. – Это старинный альпийский обряд.
В эту ночь меня ждало открытие, ради которого можно было вынести любые неприятности. Я едва дождался в гостинице половины одиннадцатого. В полукилометре от церкви я увидел посреди лесной поляны священника с помощниками. Они уже разгребли снег до травы, образовав круг шириной в три шага. Выстлали еловыми ветками, соломой, хворостом, поверху уложили поленья, над ними составили шатром несколько сучьев длиной с человеческий рост. Я выбрал момент, представился и спросил священника:
– Что это старинный пасхальный обряд? Меня сюда из церкви направили.
– Да, мы называем его «Feu pascal (Пасхальный огонь)». Здешние старики рассказывали, что в средние века огонь для костра добывали трением, – объяснял улыбчивый прелат в серой сутане с капюшоном. – Теперь мы пользуемся зажигалкой и брикетами сухого спирта. Прогресс не остановить…
– А какая связь этого костра с Пасхой?
– Подождите немного и всё узнаете.
Вокруг уже собирались монашки с поднятыми острыми капюшонами и паломники. Выждав ещё некоторое время, священник, светя себе фонариком, принялся протяжно вычитывать по требнику латинские молитвы. Остановился, отдал книгу монахине, чиркнул зажигалкой, поджёг просмолённый конец толстого жгута и бросил в древесную кучу. Вспыхнула солома, костёр начал стремительно разгораться, затрещали хвойные ветки, тёплый душистый дым пахнул в лицо. Было холодно, все жались к огню. Прелат вновь принялся читать молитвы при свете костра. Затем зажег от пламени длинную толстую свечу.
– Sanctus ignis! – трижды воскликнул священник, вздымая свечу и отступил от огня.
От его свечи монашки стали поочерёдно зажигать свои. Вереница людей медленно понесли к храму цепочку огней. Я шёл позади с паломниками, оступаясь в сугробы с протоптанной тропы, но у самого храма протиснулся поближе к закрытым дверям. Священник трижды постучал и, когда ему открыли, шагнул во тьму с громким возгласом:
– Feu pascal!
Эти слова хором повторили монахини и двинулись в храм, зажигая свечи перед иконами и в руках у верующих.
– Пасхальный огонь! – повторял каждый и передавал крохотное пламя соседу.
Храм озарило дрожащее свето-огненное созвездие. Передо мной явилась забытая в русском православии архаическая мистерия. Удивительный обряд, несомненно, дохристианский. Когда-то священный огонь зажигали в ночь весеннего равноденствия, когда свет, наконец, побеждал зимнюю ночь. У персов этот праздник сохранился под названием Новруз, что значило «новый свет». Как же он назывался у древних европейцев, у праславян? Моя статья «Краса всесветлая» о древнерусской вере требовала продолжения. И вот судьба дала мне увидеть следы существовавшего три-четыре тысячи лет назад общеевропейского почитания огня и света. К нему восходят и символика пламенеющей готики, и огневидные украшения русских храмов, и позолота. Как жаль, что я не знал об этом древнем обряде, когда читал лекцию в крипте Крестовоздвиженского храма.