Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

Клепикова Елена

— Лучше не задавать вопросов.

Он и не задавал, хотя вопросы вертелись на языке, но кто не спрашивает, тот не рискует узнать больше того, что знать следует. Во многом знании много печали…

С утра зарядил весенний дождь — не то чтобы ливень, но противный такой, когда жизнь становится постылой. Не жизнь, а предсмертие. Отцветали яблони, сливы, вишни, земля была в белых и розовых лепестках, зато вовсю цвели разноцветные рододендроны, лиловая и белая сирень, синяя глициния, радуя глаз и раздражая своими запахами носоглотку, — у него вдруг обнаружилась аллергия, он принимал аллегру, которая ему не очень помогала. Или эта его аллергия была не на запахи, а на собственную ускользающую жизнь?

Значит так: их роман с Ниной, едва начавшись, был на исходе. Сначала были исчерпаны его воспоминания о Довлатове, а сам по себе он не представлял большого интереса для Нины. Замужний секс был для нее более-менее

достаточен, сексуального голода она не испытывала. То, что ему доставалось, скорее ласка, чем страсть. Если в любви всегда один целует, а другой подставляет щеку, то Нина была, безусловно, принимающей стороной. Вот почему он так боялся, что эта связь вот-вот оборвется. Тем более со стороны было в этой связи что-то нехорошее — будто он добирал в любви то, что проигрывал ее мужу на телеэкране. И то правда — этой «стороны» не было, никто не догадывался о том, что они романились. И не должны были. До поры до времени. Но они-то сами знали! С тех самых пор, как у них началось, они жили этой двойной жизнью, и его это смущало.

А ее?

Он давно хотел поговорить с Ниной всерьез. Но после того как рассказал ей все, что знал о Довлатове, у них на разговоры не оставалось ни сюжетов, ни времени. Их встречи были краткими и нечастыми. А хотел он предложить Нине уйти от мужа, которого она все равно, похоже, не любит, и детей у них нет и не предвидится, и выйти за него, хотя не был уверен, что она его хоть чуточку любит. А если она вовсе безлюбая? Асексуальная? Нет, совсем уж бестемпераментной, то есть фригидкой, ее не назовешь. Нельзя сказать, что она в этих делах перехватывала инициативу, разнообразила позы и была такой уж физкультурницей, но ласкова до изнеможения. Взаимного. Но может быть, она была такой же нежной и в постели с мужем, которого не любила? Вряд ли она отдавалась ему совсем уж без божества, без вдохновенья и никак не ответствовала. Неправда, что ревнует муж, а не любовник, — он ревновал Нину к ее мужу дико. Стоило только представить ее с ним за этим делом. И он не был уверен, что эта ревность сошла бы на нет, если бы Нина, как он хотел, порвала с мужем и сошлась с ним. А прошлое — куда его деть? Что дурака валять: он влюбился по уши. Как никогда в жизни. Хотя кой-какой любовный опыт к своим сорока двум и накопил. Но прежние связи выглядели теперь незначительными и необязательными, как будто он просто тренировался перед встречей с Ниной, оттачивая любовные навыки. Репетиции, не больше. Увести Нину от мужа стало его идефиксом. Но как ей это сказать? С чего начать? А какой скандал! На студии все без исключения будут на стороне Нининого мужа и решат, что не по любви, а из зависти. А что подумает Нина, когда он предложит ей уйти от мужа?

Отбарабанит он сейчас свою передачу «Чужое мнение» — у него сегодня гость из Москвы, будет осторожничать и вилять, договорились, что ни одного вопроса о политике, никакого подкола, понять их отсюда можно, они все под приглядом, за бугор пускают, но в намордниках, — а сразу же за его передачей Нинин муж столкнет лбами каких-нибудь здешних русских на актуалку, и зрители будут звонить в студию и присуждать очки, кто победит, — ну, не дешевка ли? А он вернется домой и станет ждать ее звонка.

А что, если и в самом деле сексуальный реванш на творческой почве? Не полностью, конечно, а частично? Ведь он ее мужа терпеть не мог, а его славу считал дешевкой, на зрителя. Правда и то, что до зависти он себя не допускал, а заработки приблизительно равные. Как это у него с Ниной началось? Они вместе ушли с какого-то русскоязычника в манхэттенском пентхаусе, он предложил ее подбросить, а по пути продолжал рассказывать байки про Сережу и даже пообещал свозить ее на его могилу в Куинсе (чего так пока и не сделал). Они оказались почти соседями, но когда подъехали к ее бруклинскому таунхаусу, довлатовская тема еще не была исчерпана, и он предложил заскочить к нему выпить кофе. Какая-то подмена в этом, конечно, была — будто она не к нему пришла, а в его лице к заместителю своего любимого писателя. Закончив довлатовскую сагу, он замолчал, она сама погладила его по щеке, сочувствуя потере друга, хотя с Сережей они не дружбанили, а приятельствовали, да и возрастные категории разные. Дальше пошло само собой, спонтанно, благо муж в командировке, как в классических анекдотах, но прятаться в шкаф ему не пришлось. Вот они и стали встречаться — их роману уже пара месяцев, но он на исходе. Если ему не придать новую форму, он кончится так же внезапно, как начался.

Передача у него вышла смазанной, унылой, липовой. Он и так перестраховался, а гость все равно весь в напряге, боясь лишних вопросов, — как зомби. Чего они приезжают оттуда в таком мандраже? Они скоро совсем разговаривать разучатся. Вроде бы не прежние времена, никого не бросают в тюрьму за инакомыслие, правда,

время от времени неугодных людей убирают физически. Но не этого — известный кинорежиссер, из неприкасаемых. Пока что. Перед передачей тот ему откровенно сказал, что теперь у них в стране такое правило, что-то вроде сделки: мы их не замечаем, они нас не трогают. И действует: оставили друг друга в покое. Открытый эфир, само собой, не подключали, дабы не было подковыра со стороны зрителей. Нет, лучше иметь дело со своими, здешними, как делает Нинин муж. Они встретились с ним на выходе, поздоровались за руку. А что им, переходить в рукопашную? Догадывается?

Когда он вышел из студии, лило как из ведра — или из-за этого у него сегодня такое паршивое настроение? Весь промок, пока бежал сквозь стену дождя к машине, хотя поставил близко. Честно, он боялся разговора с Ниной. Может, отложить? Оставить как есть? Руля из Нью-Джерси в Бруклин, он просчитывал в уме варианты этого разговора. Будь что будет. Водки осталось на самом донышке, он выпил прямо из горла, мало даже для согрева, и в ожидании Нининого звонка отстучал статью для здешнего еженедельника, которого профессиональные журналисты чурались, называя бруклинской стенгазетой, но платили там чуть больше, чем в остальных. Все едино — халтура: еженедельно две телепередачи и две статьи (другая для калифорнийской газеты). Вот его разница с Нининым мужем, который вкладывал в работу живу душу, а скорее притворялся, придавая значение не столько работе, сколько себе на этой работе, и задирал нос. А он отбарабанивал свое — и будь здоров. Когда-то он служил в штате ежедневной нью-йоркской газеты, но не сработался и теперь всем говорил, что на вольных хлебах ему лучше, что на самом деле было не так. Одна медицинская страховка чего стоила! Иногда перепадал заказ из Москвы на его главную тему — о русском преступном мире в Америке, чтобы вбросить компру на соперника в российские СМИ. Если кому-то кого-то надо изобличить с помощью американского журналиста, его хата с краю. А компромат у него всегда под рукой, то есть в компьютере, он варганил такие книжки по-быстрому, бабки сшибал хорошие: Москва платила в разы больше Нью-Йорка. Так он и держался на плаву, отовсюду набегало.

Нина работала дизайнером и одновремененно ответственным секретарем в еще одном русском еженедельнике (а было их в Нью-Йорке с дюжину), филиальчике крупного московского издания, которое отмывало таким образом деньги, что было в порядке вещей: не пойман — не вор. Еженедельник был на порядок выше бруклинской стенгазеты, но когда ему — кстати, через Нину — предложили к ним перейти, он отказался, предпочтя более высокий гонорар более высокому престижу. Можно было, конечно, поторговаться, но была еще одна причина, почему он отказался: не хотел подводить менеджера еженедельника, которая к нему не ровно дышала и даже были поползновения с ее стороны, вполне ничего, молоденькая, но он к тому времени уже увяз в своих отношениях с Ниной. Хоть нью-йоркское русскоязычное коммюнити и разрослось в последние годы, достигнув чуть ли не полуторамиллионной отметки, но в журналистском мире все друг друга знали, и романы в основном завязывались в его пределах — то, что Довлатов в свое время называл «перекрестным сексом», и он очень боялся, что в конце концов просочатся и слухи об их с Ниной связи.

Он позвонил редактору своего еженедельника, получила ли она статью, но секретарша сказала, что у той люди.

— А я что, не человек? — пошутил он. — Передайте ей, что статью я отослал.

Сбегать, что ли, за водкой? Но хоть жажда его и мучила, он боялся пропустить Нинин звонок. Они никогда не сговаривались на точное время, но самое удобное сейчас, когда муж ведет свою популярнейшую в городе телепередачу. Среди русскоязычников, само собой. Поэтому он отшил случайного знакомого, который хотел поделиться с ним о только что вышедшей книге Владимира Соловьева «Post mortem» и сказал, что это убийство поэта. Тем более на прошлой неделе он брал у автора интервью — Соловьев всячески открещивался от героя, доказывая, что его книга не о Бродском, а о человеке, похожем на Бродского.

— Вы боитесь юридической ответственности? — был вопрос из Чикаго.

— Литература — это прием, — уклонился Соловьев от прямого ответа. — Писать о самом Бродском — это прямоговорение, и уже потому хотя бы не в кайф.

Нине роман Соловьева не понравился: бьет на сенсацию, сказала она. Как там в Москве и Питере, а здесь роман стал событием в безлитературной жизни.

Он все-таки включил автоответчик и сбегал за водярой — пил ежедневно, но в запой не ударялся, хотя и был соблазн в последнее время: из-за неопределенности их с Ниной отношений. Хотя куда определенней! Но это физически, а в смысле устойчивости и продолжительности? Почему-то матримониальный вариант казался ему своего рода гарантом их любовной связи. Вот сегодня с ней и поговорю, решил он.