Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека
Шрифт:
На автоответчике мигал зеленый огонек, и по закону подлости это оказалась как раз Нина:
— Жаль, что тебя нет. Но сегодня ничего не получится. Так что не звони мне, пожалуйста.
Он тут же набрал ее — ему повезло, застал на выходе — и начал уламывать встретиться.
— На нейтральной территории, — было ее условием.
Сговорились в «Старбаксе» — как раз на полпути между ее и его домом. Ясное дело, не в русской забегаловке, где их могли застукать — благодаря ТВ, он лицо узнаваемое. Для храбрости он опрокинул полстакана: сейчас или никогда! Дождь все еще шел, но уже вполсилы. Поэтому отправился пешком — десять минут ходьбы. Ну и душегубка — в отличие от московских, нью-йоркские дожди не приносили
Нина уже ждала его — прекрасная, как всегда. Макияжем не пользовалась, русые с рыжезной волосы чуть вились, зеленые глаза под темным разлетом бровей, летние веснушки на слегка курносом носу, губы детские, слегка припухшие, сочетание невинности и чувственности. К черту все эти описания:
Все, что пришлось мне пропустить, Я вас прошу вообразить.Он знал Нинино лицо назубок, но никогда не мог на него насмотреться. Да и времени всегда было в обрез — не до осмотров. А ее маленькая, сводящая с ума грудь с розовыми сосками! Он набрасывался на нее, как с голодного края, ненавидя кондомы — хоть бы раз напрямую соприкоснуться с ее узким, нерожалым влагалищем. Он жадно обцеловывал ее там, всасывался как можно глубже, мечтая всадить свой истосковавшийся член без резинки, — и ни разу, никогда, ни одного минета в ответ. И слава богу — он был бы потрясен, случись такое. Неужели и муж касается ее укромностей губами? Он никак не мог представить, что их с мужем связывает: ее, самую тонкую женщину на свете, и того — болтушку, пошляка, анекдотчика. Единственное, что он однажды позволил себе спросить, спят ли они вместе или раздельно. Нина странно на него посмотрела и ответила нехотя:
— У каждого своя комната. — И добавила: — Если тебя это интересует, пока у нас с тобой, мы с Толей не спим. Да ему особенно и не надо.
В душе он ликовал: она своего Толю не любит! Да и тот к ней ровно дышит. Все, что их связывает, — брачные узы десятилетней давности. А это скорее расхолаживает, чем возбуждает. Сама Нина — не нимфоманка. К тому же у него любовница — вряд ли он часто впаривает жене. А если у них давно забуксовало и они на грани развода?
— А ты знаешь, что у него интрижка на стороне?
Пусть подловато, но он не давал ее Толе обет молчания.
— Догадываюсь, — усмехнулась Нина. — А что, это уже повсеместно известно?
— Слухами земля полнится.
И все равно сегодня не тот день, чтобы решать что-нибудь серьезное. Желая большего, можно потерять что имеешь. Но и удержаться он уже не мог: сейчас или никогда!
И он выпалил ей свое предложение: оставить мужа и выйти за него.
— Ты с ума сошел! — рассмеялась Нина. — А я, наоборот, хотела тебе сказать, что пора нам кончать эту бодягу. Как выяснилось, адюльтер — не мой жанр. Ни романов не хочу, а уж тем более второго замужества. Знаешь ведь, второй брак — это победа надежды над здравым смыслом. Где гарантия, что он будет удачнее первого?
— Гарантом — моя любовь, — полушутя-полусерьезно сказал он.
— Это мы уже проходили, — цинично ответила Нина. — Ты думаешь, пошла бы я замуж, если бы мне то же самое не говорил Толя? — И немного грустно: — Все, наверное, упирается
— Ты никогда никого не любила?
— Только платонически. Твоего Довлатова, например. Но мы разминулись во времени. Я была малявкой, когда он умер. Ты — взамен.
Ну, не патология ли — быть у любимой женщины заместителем Довлатова? Да к тому же временщиком.
— Сережа пользовался успехом у женщин.
Красивый, высокий, бархатный голос.
— Не в этом дело. Он был безумно талантлив, — сказала Нина, как все довлатовские фанаты, сильно преувеличивая. — Но это вовсе не значит, что я бы захотела с ним близких отношений. Писателя лучше знать по его книгам. Ты, кстати, так и не сводил меня на его могилу, как обещал.
— Хочешь — завтра?
Чем не повод для продолжения отношений? Еще не все кончено — пусть в качестве Сережиной замены. Лучше так, чем никак. Тем более Довлатова она воспринимала исключительно на уровне текста. Видела бы его живьем! Не устояла бы. Он умел пленять именно такие, по-детски чистые и чувственные натуры.
Или она хочет кладбищенским походом завершить их любовное приключение?
Предложил ей заглянуть к нему, но она мягко отказалась: у нее дела.
Назавтра они отправились на могилу человека, с которого началось их знакомство. Время от времени он водил сюда его фэнов, а как-то даже сделал двухчасовое видео о Довлатове, начав его именно с этого еврейского кладбища, а потом развернув судьбу Довлатова ретроспективно: от посмертной славы до безвестной жизни в гуще русской иммиграции, опустив главную причину всех его несчастий — алкоголизм. Запои у него были страшные — не приведи никому Господь. И про это он тоже рассказал Нине — ее остро интересовало все, что касалось Довлатова. Нет, все-таки она влюблена в покойника — с этого у них началось и этим теперь кончается.
Памятник был бездарный, а профиль на Сережу вовсе не похожий. Поверху были положены по еврейскому обычаю камушки, а внизу — по русскому — стояли в вазе свежие цветы. Одно противоречило другому. Цветы не полагались на еврейском кладбище, а что означали камушки, никто из русскоязычников не знал. Такие же он видел когда-то на могиле Кафки в Праге, но никаких цветов там, понятно, не было. Будучи полукровкой, Сережа лежал в интернациональном отсеке кладбища. Его мать — тифлисскую армянку — тайно, за большие откаты, похоронили в ту же могилу: таково было железное желание Норы Сергеевны — вдова не решилась ослушаться. «Я потеряла не сына, а друга», — сказала мне Нора Сергеевна с надрывом, и тут до меня дошло, как Сережа был одинок в жизни, несмотря на обилие знакомых, родственников и собутыльников.
— Но была женщина, которую он любил? — с надеждой спросила Нина.
— Да, — согласился я. — Его первая жена.
Остаточные явления были, но он ее давно разлюбил. Их ничего больше не связывало. Она из него качала деньги и даже приписала ему отцовство своей дочери.
— Ты пересказываешь его прозу.
— Его проза насквозь автобиографична. Он не умел выдумывать, только смещал реальность.
— Ты его не любил?
— Не могу сказать. Но и особой любви между нами не было. В отличие от других, я ему не завидовал, и он это ценил, говорил, что я такой единственный.
— А чему завидовать?
— Все-таки выходили крошечными тиражами книжки, потом «Нью-Йоркер» стал печатать, начались переводы на другие языки. Слава к нему уже подбиралась, а он возьми и помри.
— Как он умер?
— Хуже некуда. По чистой случайности. Пил он по-черному и уползал тогда в свою нору — к любовнице в Бруклин. Там ему и стало плохо. Два латинос в «скорой помощи» из страха привязали его к носилкам, вот он и захлебнулся в своей блевоте.
И тут он вспомнил свой сегодняшний сон.