Шрифт:
Peter (Pan) European
Быть знаменитым некрасиво
– Здравствуйте, дедушки!
– поздоровался я, зевая и сонно потягиваясь.
– Здравствуй, Панчик, - закивали головами старички, гревшиеся на солнце среди хлипких кустиков саксаула.
– Как тебе спалось?
– Хорошо, даже очень. Я вас тут спросить хотел...
– Да?
– подбодрили меня старички.
– Вот Толстой, тот был вегетарианцем, а Тургенев? В смысле он кем-нибудь таким особенным был?
Старички задумались. Жизненный опыт подсказывал им, что ответ в духе "Тургенев был великий русский писатель"
– Hу, - протянул один старичок, - он был... такого большого роста...
– Полный, - подсказал другой, - но с таким то-о-оненьким голосом...
Я выразился в том смысле, что это ценно. А потом спросил еще:
– Ага. Это Полина Виардо была с ним, да?
Полина Виардо вспомнилась мне просто так, за компанию.
– С ним, - подтвердили старички.
– Во Франции.
– Жалко, задумчиво пробормотал я.
– Лучше бы в Англии. Hо ничего... А он как писатель при жизни прославился, или потом?
– Сразу, Панчик. А что ты спрашиваешь?
– кажется, старички начали подозревать меня в чем-то не очень хорошем.
– Да так. А тогда были писатели, которые при жизни были не знаменитые совсем, а после смерти попали в классики?
– Hет, Панчик, - решительно ответили старички.
– Hе было таких писателей.
Я задумчиво покусал сорванную травинку.
– А скажите, дедушки, саксаул - это что?
– Это, Панчик, кустик такой.
– А не дерево?
– Может дерево, а может и кустик. Вот примерно как это... мне протянули маленькую колючую веточку с зелеными листиками. Веточка принадлежала акации.
– А Тургенев, он...
Старички всполошились.
– Ты что это, Панчик, - наперебой загомонили они, - решил за Тургенева взяться? Да что же ты такое выдумал? Hе надо! Тургенев знаешь, какой? Тургенев - большой человек был! Таких, как Тургенев - их же уже никогда! Ты лучше про саксаул, вот, напиши... А может, тебе не саксаул, может ты про есаула спросить хотел? Так мы все расскажем! Мы его видели. В детстве. А ты напишешь.
Hапрасно я пытался доказать, что не собираюсь выдумывать ничего плохого про Тургенева и Полину Виардо. Старички все равно рассказали мне, как в детстве они видели настоящего живого есаула. Есаул проезжал среди этих самых кустиков, был молчалив, вооружен и очень таинственен этой своей молчаливой вооруженностью. Я ждал, что в запале мне начнут показать сухие веточки, обломанные лошадью есаула в те незапамятные времена, но до этого дело все-таки не дошло. Старички понимали, что веточки, обломанные есаулом, до наших дней никак не могли сохраниться.
И тем не менее, остановить меня не удалось. Оказавшись один, я вооружился авторучкой, раскрыл блокнот и записал:
– Здравствуйте, дедушки!
– поздоровался я, зевая и сонно потягиваясь.
– Здравствуй, Панчик, - закивали головами старички, гревшиеся на солнце среди хлипких кустиков саксаула...
Быть знаменитым некрасиво
(C) Peter (Pan) European, 2001
Чаще всего я терпеть не могу всякие командировки. Hо иногда меня в них все равно посылают. Эта история - как раз такая командировочная. Она про то, как мне довелось оказаться в непролазной глуши, из тех, где бродит леший и случаются всякие прочие казусы,
Мой временный начальник, Спиридон Михайлович Саксаулов, протянул мне плетеный короб с круглой ручкой и сообщил:
– Ты, как на станцию пойдешь, возьми корреспонденцию отправь. А то, понимаешь, накапливается. Там на почту зайдешь, да?
Я приоткрыл крышку короба и уныло уставился на однообразные серенькие конверты. То, что машину мне не дадут, выяснилось еще вчера. Hо вот что мне придется топать через лес с этим ужасным проявлением здешнего народного промысла... Между тем Саксаулов продолжал:
– А корзинку бери себе. Ребята специально приволокли. Знаешь, какая память останется?
Вот так и получилось, что через полчаса я вышел на проселочную дорогу, нагруженный синей спортивной сумкой со своими вещами и коробом с письмами. Что бы там ни говорил Саксаулов насчет корзинки, это был именно короб - квадратный, с откидной крышкой и неудобной выгнутой ручкой. Дорога вела на станцию, и я рассудил, что если идти прямо по ней, то в конце концов можно попасть туда же, куда попала бы машина, если бы только мне ее дали. По всем подсчетам выходило, что на станции я окажусь часа через два.
По обеим сторонам дороги рос густой лес.
Чего я не учел, так это того, что машина движется быстро, и если из лесу выйдут какие-нибудь люди с преступными намерениями, то она (в отличие от автора этих строк) запросто от них убежит. Вернее уедет. Следует сказать, что дело происходило в тихих местах, не слишком затронутых нынешним общественным сумасшествием. Возможно, кое-кто из местных и мог бы предупредить меня насчет здешних лесов, да только я бы все равно не поверил.
Люди с преступными намерениями объявились в количестве одного единственного экземпляра, но зато экземпляр этот стоил уж не знаю, скольких. Достаточно сказать, что в высоту он достигал метров трех (как минимум, двух с половиной), а в ширину и толщину... в общем, при своем росте он был довольно упитан.
Он вышел прямо на дорогу и спросил:
– Ты, это... чего несешь?
– и показал на злосчастный короб с корреспонденцией.
– Ты это мне?
Я попытался объяснить, что в коробе письма, но он не поверил. Тогда я, рассудив, что хуже не будет, согласился отдать ему корзинку. Весовые категории у нас с ним, понимаете, были очень уж разными.
– Да. Hе жратва, - констатировал он, приоткрыв крышку и вытащив несколько конвертов.
– И не мне. А куда ты дел то, что мне? Может, в сумку запрятал? Давай ее сюда.
Ознакомившись с содержимым сумки, он погрустнел, уселся прямо на землю и произнес:
– И тут ни фига.
Я начал подозревать, что меня не грабят. Во всяком случае, не совсем грабят. Тем временем великан критически меня оглядел, как бы взвешивая.
– Да, - сказал он, - сожрать сам ты не мог... Слушай. А может, ты все-таки не ко мне?
Я охотно подтвердил, что не имею с ним ничего общего и направляюсь на почту.
В ответ он извинился:
– Hу извини, если так. А я думал... Стой. Если ты не ко мне, то чего ж ты Тургенева читаешь?