Бытиё наше дырчатое
Шрифт:
— Раз-два!
— Три-четыре!
— Три-четыре!
— Раз-два!..
«Аритмомания, — машинально отметил Артём. — Болезненная страсть пересчитывания. Наблюдается при неврозе навязчивых состояний».
— Наша Родина — здоровье! — самозабвенно прозвенели детские голоса.
Тоскливо прищурясь, литератор взглянул поверх голубых бантов и розовых пилоток. Глухая торцовая стена дома напротив представляла собой огромный портрет доктора Безуглова. Первое лицо государства изображено было в белом халате и почему-то со стетоскопом. Проникающий
Стратополох взвесил на ладони прозрачные капсулы, борясь с искушением бросить их в рот и, содрогнувшись от горечи, раскусить. Однако результат был известен заранее: растворимая оболочка и сорокаградусное, по Менделееву, содержимое давали в сочетании на диво мерзкий вкус. Это не говоря уже о дальнобойном стойком перегаре. Поэтому капсулы надлежало глотать целиком, запивая водой.
Откуда-то взялся грязноватый тип в некогда щёгольской, теперь же обтёрханной и рваной местами кожаной куртке.
— Вопросник надо? — хрипловато осведомился он.
Вот он наверняка не глотал капсулы, а именно раскусывал их. Или даже принимал зелье стаканами. У народных целителей.
— Слышь! — с досадой сказал ему Артём, снова отправляя лекарство в карман. — Я ж только что оттуда. Ты входящих, входящих лови! Бизнесмен…
Аргумент цели не достиг.
— Сегодня оттуда, — невозмутимо отвечал незнакомец, — а завтра опять туда. В последний раз, что ли? — Насупился, поморгал, пошевелил губами. — И недорого… — добавил он с надеждой. — Двести вопросов — двести ответов! Разок прочтёшь — и хоть к самому на приём… — Последовал небрежный кивок в сторону огромного портрета на торцовой стене. — Ни одна зараза не прицепится!
Незнакомец распахнул правый борт куртки. Из внутреннего кармана торчали тоненькие бледные брошюрки «Что отвечать психиатру?». По наивности искуситель и не подозревал, насколько оскорбительно звучало его предложение. Все равно что навязывать аспиранту шпаргалку для средней школы.
— Застегнись — простудишься, — надменно пропустил Артём сквозь зубы. — Я уже который год как на учёте…
Плохо выбритая физия исказилась уважением и сочувствием.
— Зоофил, что ли?
(Далась им сегодня эта зоофилия!)
— Да нет. Всего-навсего литератор…
Физия отупела на миг, затем отшатнулась.
— Книжки, что ли, пишешь?
— Пишу…
Незнакомец смотрел на Артёма с ужасом.
— С ума сошёл? — искренне вырвалось у него. — Да это ж готовая история болезни — книжка! Ну пойди тогда сам в психоприёмник сдайся! Проще будет…
«Почему я не сказал ему правду? — подавленно размышлял Артём, спускаясь зелёной извилистой улочкой к проспекту Поприщина. — Выдал бы напрямик: так, мол, и так, извращенец… Неужели и впрямь стыжусь?»
Глаз машинально и безошибочно сортировал встречных прохожих, отсеивая натуралов и выделяя лиц нетрадиционной ориентации. Щебеча, пропорхнула стайка юношей с подведёнными глазами. Прошествовала
Двое идущих навстречу, мгновенно признав в Артёме товарища по диагнозу, приветствовали его улыбкой понимания. Один — крохотный смуглый живчик с ястребиным профилем, другой — сумрачный дылда готического телосложения. Если не изменяет память, обоих Артём видел мельком в «Последнем прибежище».
Приостановились.
— Н-ну? — ядовито произнёс готический дылда взамен здравствия. — Что ещё учудил наш дядя Док?
— Добрый доктор! — всхохотнул живчик.
— Врач-вредитель, — скрипуче присовокупил Артём, покосившись через плечо на огромный матерчатый глаз, доброжелательно посматривающий на них из-за угла аптеки.
— Хотите новость? — осведомился дылда и, выдержав паузу, огорошил: — Айболит-то наш, оказывается, тоже когда-то в дурке лежал!
— Подумаешь, новость! — хмыкнул живчик. — Он этого и не скрывает. Мало того: говорит, будто вылечить от безумия может лишь тот, кто сам через это прошёл…
— Видок! — саркастически подытожил Артём.
— У кого? — подозрительно переспросил дылда и на всякий случай оглядел далеко не безупречные стрелки на собственных брюках.
— Да не у кого, а Эжен Франсуа Видок. — Артём осклабился. — Основатель парижской уголовной полиции. Начинал карьеру в качестве каторжника. Подбирал сотрудников по принципу: «Только преступник может побороть преступление…»
Позубоскалив, примолкли. Ушли в депрессивную фазу.
— Ну и-и… как там теперь? — осторожно спросил дылда, бросив беспокойный взгляд в сторону розового особнячка. — При новой власти… Участковый-то сменился…
— Сам пока не пойму, — сокрушённо признался Артём. — То ли я ему голову заморочил, то ли он мне…
— Но первое-то впечатление… Как хоть зовут-то?
— Зовут — Валерий Львович. Стелет мягко. Что будет потом — не знаю…
— Мягко — в смысле?
— Н-ну… Арттерапией побаловались…
— И всё?
— А чего бы ты хотел? Чтобы он меня с учёта снял? Так я и сам на это не пойду.
Склонный к лёгкому флирту ветерок то порошил кружевную листву, добираясь до древесных округлостей, то вдруг сладострастно принимался разглаживать складки обвисшего над улочкой плаката «Да здравствует сексуальное большинство!».
— Вы взгляните, — напевно, расслабленно выговорил вдруг ястребиноликий живчик. До этого голос у него был бабий, вредный. Артём чуть не вздрогнул от такой перемены. — Каштаны-то каштаны! Паникадила! Куда там Киеву…
Собеседники обернулись. Действительно, цвели каштаны красиво.
— Да-а… — тоже расплываясь от умиления, молвил дылда. — А в пойме сейчас что делается… Какая, к чертям, Анталия!
— Вот она, наша Родина… — с нежностью молвил живчик — и Артём почувствовал, как у самого сладко защемило, запело в груди.