Бывший Булка и его дочь
Шрифт:
Теперь он подумал: неужели и я так жил?!
Не так, конечно. Но в чём-то похоже…
Значит, он обязан был остаться не только чтобы Лидке помочь вырасти, не только чтобы Маринку на ноги поставить, но чтобы и самому… Чтобы и самому стать человеком!
Нет, не всё ты сделал, Филиппов. Так что работай, старайся, выздоравливай…
Он встал, открыл свою тумбочку, взял двушки. Представил себе: вот наберёт номер и спокойно-спокойно, будто ни в чём не бывало: "Попросите Филиппову… Маринчик! Привет, это я…"
Глава 9
Она
Полчаса назад она встала. Но ещё не завтракала: пошла в ванную, умылась, почистила зубы да и застряла перед зеркалом.
Чуть прищурившись, она внимательно смотрела на себя, чуть прищурившуюся и с внимательными глазами.
Ей вспомнилась Надя Старобогатова. Когда-то давно, кажется на море, – ну конечно, на море, а где же ещё! – так вот Надя сказала однажды… Они о гаданье заговорили – цыганку встретили и заговорили. Словно все цыганки непременно должны гадать!.. Ну, неважно.
И Надя говорит (причём так серьёзно), что линии на руке одни бывают плохо прочерчены, другие хорошо. Но всё равно по ним узнать кое-что можно.
А Лиде странно сделалось: "Ты разве в это веришь?" Надя в ответ одно плечо неопределённо так подняла…
Теперь, глядя на себя, Лида вдруг подумала – и ей жаль стало, что Наде этого уже не скажешь! – она подумала: а может, лучше гадать по морщинам на лице? Морщины уж не наврут… Она сейчас увидела у себя меж бровями бледный восклицательный знак – морщинку.
Морщины. Считается, их нет у… ну, у детей.
Но они есть!.. Если приглядеться.
* * *
Так утро и промелькнуло: в неодетом, непричёсанном хождении по запущенной квартире. И вот теперь ей приходилось торопиться. Она опаздывала на свидание. Вернее, её позвали в кино. Но ведь потом погулять всё равно хоть немного, а придётся. Значит, свидание и есть.
Она торопилась и в то же время ей не хотелось торопиться. Потому что свидание было с тем самым малозначительным типчиком, которому даже имени нет в этой книжке (и который – помните? – преследовал однажды в парке её отца, Бывшего Булку). Но столько раз она его обманывала и унижала, а он, пообижавшись недельку, так преданно продолжал к ней приставать, что, когда он позвонил в очередной, сто тысяч восемьсот сорок девятый раз, Лида наконец сказала, что ладно, хорошо, только ненадолго. Долго она и вправду не могла, потому что ей сегодня надо было идти к батяньке.
Она оделась, последний раз глянула на себя в зеркало -порядок! И даже с некоторым запасом времени, что тоже было совершенно ни к чему, вышла из дому.
Она спускалась по лестнице, сердце подпрыгивало в такт шагам – она немножечко волновалась. И в то же время её тревожила смутная скука. Ну зачем ей нужен этот мальчишка! Доброта иной раз тоже до хорошего не доводит…
Надя…
Сперва она подумала: господи, бывает же так – вылитая Надя Старобогатова… Потом увидела, поверила глазам своим: да
Она сидела, уставив на Лиду свои могуче вооружённые, но всё равно слепые глаза. Сидела на подоконнике между первым и вторым этажом, а Лида стояла на пролёт выше.
– Лида, это ты?..
Лида медленно сошла к ней. И остановилась. От волнения она не могла произнести ни слова. Надя как-то слишком осторожно спустила ноги, встала, но тут же шумно уселась на пол. Да ещё чуть не скатилась по последнему пролёту вниз!
На секунду Лида замерла от удивления и страха. Но тут Надя подняла руку – буквально как умирающий гладиатор в балете Хачатуряна "Спартак". Лида невольно улыбнулась и потянула её за эту умирающую руку.
– Осторожнее, пожалуйста, – сказала Надя, – прошу тебя, я замёрзла смертельно!
* * *
Да, вот так вот. Оказывается, можно замёрзнуть даже в такую весеннюю погоду. Когда сидишь в подъезде на подоконнике совершенно неподвижно три часа подряд. Ещё слава богу, что у них подоконники деревянные. Лида не помнила, как они поднялись обратно на четвёртый этаж. Почти без спора – значит, представляете, как человек замёрз! – она загнала Надю в ванную, отогреваться. А сама живо поставила чай, отшерлокхолмила заповедную банку малины (не надо бы её брать, раз с матерью такие отношения, да куда денешься!) Чего ещё-то? Аспирину, что ли?.. Прямо как медсестра!
Потом они сидели в Лидиной комнате неудобно, за письменным столом, пили чай. Другие комнаты были в известном нам запущенном состоянии. Только свою Лида убирала, из принципа.
– Ты согрелась хотя бы? Надя! – хотелось сказать: "Наденька". Но это совсем не было принято между ними.
Теперь они забрались на диван, укрыли ноги своими шубами. Сидели, касаясь друг друга плечами, как когда-то на мосту через Молочную. Только тогда были поздние вечера, а здесь в окне горело весеннее солнце и можно было даже форточку открыть, если бы Лида не боялась, что какой-нибудь нечаянный холод опять подует на так неожиданно и почти волшебно явившуюся Надю.
– Ты зачем там сидела? Ты мне можешь сказать? На-дя! – Так хорошо было произносить это имя, так хорошо было, что наконец-то она опять не одна.
Ей хотелось стать сейчас необыкновенно чуткой, тонкой! Как в стихах!
И лучше б совсем не узнавать, зачем она там сидела, Надя, и как догадалась прийти. Но отчего-то обязательно надо разузнавать, расспрашивать. Вот она и спросила…
– У тебя, Лид, очень хорошая комната, – сказала Надя, будто не слыша её слов. – Это ведь твоя, да?
– Моя… А почему хорошая?
– Ну такая… удобная. Как-то всё в порядке. Я когда думала… Думаю, какая же у тебя комната?
– Ну и что? – Лида дотронулась до Надиной руки.
– Да я не знаю… – Надя улыбнулась и сняла очки с близоруких глаз. – Ничего хорошего я так и не надумала. А теперь смотрю: вот прямо очень твоя комната! Спокойная, всё на месте.
Надо же, думала Лида, неужели я такая спокойная! Но эту мысль почти сейчас же перебила совсем другая: она помнила обо мне, думала, какая у меня комната…