Cамарская вольница. Степан Разин
Шрифт:
Воевода встал из кресла, начал прохаживаться по кабинету, невольно вслушиваясь в гудение голосов за дверью, где работали подьячие, мысленно обдумывал, что и как надо сделать, что спешно, а что и через два-три дня можно, покудова вор и изменник гребет на своих стругах вверх по Волге.
«В Самаре вор непременно застрянет на день-два, а то и более. Нам сие будет на выгоду, — размышлял воевода, похлопывая сложенными за спиной руками и слегка кланяясь головой при каждом шаге. — Надобно будет Давыдова отослать на Белый Яр к стрелецкому голове Афанасью Козинскому для пущего бережения той крепости. А здесь велеть еще надобно укрепить рубленые стены кремля мешками
Как и предвидел воевода, стрелецкие командиры, прознав, что донские казаки уже у Самары и что пощады ни воеводам, ни им самим от атамана не чаять, опечалились: все же надеялись, что минет их тяжкая участь встречать казаков под городом! Смутил их слух, что с вором якобы плывут царевич Алексей да низложенный патриарх Никон…
— Се злодейские враки, — хмурил жесткие брови воевода князь Иван Богданович, — темному люду в большое смущение! А я самолично был при погребении праха царевича; что бежал он якобы на Волгу к Разину, от бояр спасаясь, то злой вымысел!
Гаврила Жуков, муж строгий и крутой с нерадивыми стрельцами, предложил объявить народу о злом умысле супротив великого государя, чтоб этому слуху не было никакой веры.
Полковник Агеев, напротив, за здравое рассудил иначе:
— Таким увещеванием только усилим неверие средь черни! Скажут, что истину пытаемся скрыть. Такие же слухи носились по смерти царевича Дмитрия, помните по дедовым сказам? Лучше не оповещать, глядишь, кто и не прослышит, а прослышит от такой же воровской стати, то не всяк и поверит.
— Быть по сему, полковники! — решил непреклонным тоном воевода. — А теперь, командиры, расставьте стрельцов, ты, Исайка, своих посадских к всяким работам, чтоб кремль укрепить, рвы да частокол у острога подправить! Мешкать некогда. С часу на час и иные безрадостные известия могут прийти.
И эти вести в пути не задержались. К вечеру 26 августа в приказной избе появились два взволнованных человека. На спрос дьяка Лариона: с чем пожаловали — мужики отбили челом и, перебивая друг друга, заторопились высказать:
— Мы, батюшка Ларион, с Усы-реки, — облизывая истресканные на ветру губы, говорил тот, что повыше, и поплечистее, и годами много старше. — Дворовый я человек Мишка Ушаков, а мой сотоварищ…
— А я, батюшка Ларион, дворовый человек Юшка Карандашев, да с нами был посадский синбирянин Ульян Антипов…
— Где вы были и что видели? — строгим голосом прервал мужиков дьяк. — Сказывай ты, Мишка, да потолковее!
— Да были мы посланы отвезти рыбный запас нашего господина сына боярского Артемья Горского к Белому Иру. А с нами был по своим делам и посадский человек Ульян Антилов. Да как возвращались уже, в пятидесяти верстах ниже Синбирска, настигли нас в легких челнах донские казаки. А было их до ста человек. Ухватили нас, повезли к устью Усы. А там был их походный атаман, детина огромный и суровый… Силища в нем, сам зрил воочию, как он…
—
— Казаки кликали его Ромашкою Тимофеевым, — вспомнил мужик. — Нам повелели сидеть в сторонке у костра, ждать атаманова расспроса. Мы сидели смирно. Да из их разговора слышали, что сам головной атаман Степан Разин…
— Говори: «вор и изменник Стенька Разин», — подсказал дьяк и сурово глянул на смутившегося мужика.
— Да, так… Стенька Разин, — замотал головой Мишка Ушаков, — стоит под Самарой, а самаряне-де своровали и свой город ему сдали без всякого будто сражения. Иные казаки…
— Говори: «воры и разбойники», — вновь надоумил мужика дьяк.
— Да, так… Те воры, казаки-разбойники говорили: «Вот, дескать, кабы так же атаману поклонились бы стрельцы да посадские Синбирска да Казани, то и к Москве дошли бы скоро!»
— Еще что в воровских умыслах успели выведать? — спросил дьяк Ларион, видя, что мужики переглянулись, не зная, что им еще сказать этому неприступному воеводскому любимчику.
— Как же! Вспомнил! — заволновался мужик помоложе, Юшка Карандашев. — Еще один из казаков-воров-разбойников говорил, что вор-изменник Стенька Разин хочет быть непременно под Синбирском на Семен день! [123] Да, аккурат на Семен день, сказывал. И того ж часу намеревается приступить к городу, чтоб успеть взять город до прихода воеводы Урусова, о котором наслышаны в Самаре, якобы он с сильным войском стоит под Казанью, а может, идет уже сюда…
Дьяк открыл ящик стола, отсчитал десять новгородок, отдал мужикам за радение к службе великому государю и отправил, велев спешно позвать посадского человека Ульяна Антипова, да тот, женка сказала, уже парится с дороги в бане.
123
1 сентября по ст. ст.
Рано поутру, придя в приказную избу пред очи воеводы князя Ивана Богдановича, сумрачный, чем-то крепко обиженный Ульян повторил почти то же, что и дворовые мужики Горского, лишь добавил, что бежали они ночью от казаков. Бежали лесом, убоявшись, что их засадят гребцами на струги.
— У меня дома, батюшка воевода, женка приболела, грудью мается… Как день — ничего себе, дышит баба, а ляжет в кровать вздремнуть — свистит у нее внутрях, кашлем заходится… А теперь я взял подряд у земского старосты изготовить сколь смогу двадцативедерных кадей. Так ты, воевода-батюшка, отпусти меня к той работе. Был, правда, с нами еще какой-то справно одетый мужик, может, из Самары кто бежал из детей боярских, но наряду схож, лицо у него повязано тряпкой, один глаз виден. Но он не сказывал о себе ни слова, а в Синбирске невесть куда делся… Может, он знает больше, чем мы, мужики глупые…
— Иди, иди, — поспешно махнул рукой на посадского воевода, вспомнив, что Кривого он принял у себя в хоромах поздним вечером один, даже дьяку не доверился, потому как Кривой клял всех дьяков и подьячих ворами и изменниками. Воевода решил определить его в тайные ярыжки, чтоб слухи и вести носил только ему и в собственное ухо… Иван Богданович встал у окна, задумавшись, пока дьяк Ларион, кашлянув в кулак бережно, изрек за спиной:
— Надо бы великому государю отписать…
Воевода прошелся от окна к столу, рассеянно поворошил старые бумаги, двинул их на край.