Cамарская вольница. Степан Разин
Шрифт:
— Через полчаса начнут ружейный огонь по стругу, — сказал один из гребцов, на что Тимофей Давыдов резонно заметил:
— Для казаков куда опаснее дальняя перестрелка. Они вовсе не защищены от стрелецких пуль да и сидят кучно. А стрельцы все же за бортом укрыты… На абордаж полезут воры.
Правый берег Волги по-прежнему крут, не подступиться к нему, и все же стрелецкий голова, не имея иного шанса на спасение, решил при первом удобном месте ткнуться в берег и искать удачи на суше. Хотя видел, что намерения у казаков изловить их самые серьезные: упустить
— Прознали-таки на Саратове, что мы с важными вестями отплыли, — проворчал стрелецкий голова, ни к кому конкретно не обращаясь, а Назарка Васильев греб, казалось, сам того не сознавая, потный, с присвистом выдыхая, и только сознание крайней опасности заставляло работать руки, спину, ноги…
Вздрогнули разом, когда со струга залпом ударили пищали.
— Началось! Да поможет им Господь! — Стрелецкий голова, сняв и положив шапку на колени, за всех в челне — руки-то были заняты веслами! — перекрестился. С казацких челнов вразнобой забухали ружья, со струга били залпами.
— По челнам наши кучно бьют! — определил стрелецкий голова. — Молодец, Портомоин! Видите, два передних челна остановились! Знать, убыток в гребцах приличный!
Но четыре казацких челна, поравнявшись со стругом, в сражение не ввязались и по-прежнему гнались за беглецами.
— Этих послали по наши души! — сказал Тимофей Давыдов и прикинул расстояние — пулей еще не достать, но минут через двадцать-тридцать, когда его стрельцы без подмены вовсе выбьются из сил, казаки быстро их нагонят, и тогда… Грести и стрелять разом невозможно, а если не грести — течение очень скоро понесет их аккурат в середину казацкой флотилии.
— Далеко ли до переволоки? — напрягаясь от нетерпения, спросил стрелецкий голова. Синбирский стрелец, который сидел крайним от носа челна, не переставая раскачиваться телом в такт гребков, присмотрелся к приметам и нашел, что до заветного места уже недалече.
— Во-она, кучка старых сосен над берегом! И берег как бы утиным носом повис над водой! За тем обрывом и будет низкое место! — И прохрипел, полузадохнувшись от немыслимо тяжкой работы. — Нажмем, братцы, иначе не успеем! Там две версты посуху и в реку Усу попадем! — сообщил моложавый еще стрелец, все так же раскачиваясь маятником, будто весло его таскало за собой, а не он им греб из последних сил.
— Не дадут нам те две версты посуху челн тащить, — пояснил Тимофей Давыдов, поглядывая то на свой струг, к которому сквозь крепкий огневой отпор все ближе и ближе подходили казацкие суденышки, то на четверку, до которой вот-вот можно будет пулей достать. — Только резвые ноги могут нас там выручить!
За спиной стрелецкого головы еще три раза прогремели залповые выстрелы…
— Присунулись впритык! — закричал Назарка Васильев, наблюдая, как юркие челны обсели струг со всех сторон. — Полезли на палубу! Стрельцы бердышами бьются… Недолго нашим другам держаться! Господи, избавь их от мучений…
С борта струга кто-то падал в воду — свои или чужие, издали не понять, — слышались ружейные и пистольные выстрелы,
— Близка переволока! Вот они, старые сосны, уже рядом! Навались, братцы мои родные! Еще маленько… — Тимофей Давыдов кричал, умолял обессиленных гребцов вырвать у противника еще полсотни саженей.
Казаки поняли, что беглецы решили идти к берегу, а не гнать дальше к Самаре, на что у них сил не хватило бы, тоже резко повернули влево, чтобы пересечь стремнину и догнать уходящий челн.
Крохотное суденышко раскачивало от резких, порою не совсем согласованных из-за усталости гребков, боковая волна то поднимала, то опускала челн, но страх перед возможной гибелью утраивал израсходованные, казалось, до последней капельки силы стрельцов. Едва челн врезался носом в прибрежный гравий, как все шестеро выскочили и по мокрому берегу кинулись вдоль обрыва к глубокому, с пологими краями оврагу.
— У нас в запасе десять минут, братцы! — крикнул Тимофей Давыдов. — Можно взять телегу у переволоки, можно спасаться пеши, решайте!
Стрельцы кинулись в сторону крестьянских дворов, где мужики держали лошадей для перетаскивания судов на больших деревянных катках. Они решили взять лошадь и на телеге догнать стрелецкого голову и пятидесятника.
— Добро! А мы покудова пеши побежим! — согласился Тимофей Давыдов. — Поспешим, Назарий! Увидим их в телеге, выбежим встречь!
И они побежали степью, выбирая места, где трава повыше и побольше кустов, чтобы как можно дальше оторваться от преследователей. Длинноногому и худому стрелецкому голове было легче, Назарка Васильев и без того дышал тяжело, притомившись на веслах, а теперь еще и бежать надо было изо всех силушек остаточных. Назарка без конца утирал ладонями мокрое лицо, не бросая тяжелого ружья, чертыхался, бранил солнце, которое палило нещадно и не собиралось хотя бы на часок спрятаться за тучу.
За спиной вдруг бабахнули выстрелы, сперва глухие и вразнобой, потом поближе и похожие на залп из доброго десятка ружей. Полагая, что казаки палят по ним, Тимофей Давыдов и пятидесятник распластались в высоком бурьяне, проворными ужами проползли саженей тридцать к зарослям бузины на краю овражка. Но выстрелы не стихали, и пули не фыркали над их головами, хотя некоторые прозвучали и вовсе неподалеку от овражка.
— Наши… отбиваются! — задыхаясь, с выпученными глазами прохрипел пятидесятник, распластавшись без движения на склоне овражка, ногами под куст бузины. Стрелецкий голова бережно приподнялся на сажень повыше, выглянул из-за кустов перекати-поля и едва не выкрикнул от боли в сердце и отчаяния: на тракте, где всегда совершалась переволока, остановилась телега, в которой двое из стрельцов, по-видимому уже тяжело раненные, делали последние попытки привстать на колени. Впряженная лошадь, бездыханная, лежала в пыли, а к телеге с ружьями спешили десятка полтора донских казаков и астраханских стрельцов.