Cамарская вольница. Степан Разин
Шрифт:
— Нет, Никита! Нет! — замотал Ибрагим головой. — Мой шахам больше не хочу! Мой с Никитам хочу! Иншалла, иншалла! — и вдруг, к общему удивлению, словно прорвало бывшего стражника: — Шах Аббас — пэдэ сэг! Шах Сулейман — пэдэр сэг! Никита — карош урус!
Казаки, бывшие при атамане в ту минуту — а пуще всех кривоплечий Лазарка, — расхохотались так, что Ибрагим смутился, побледнел, решив, что за такое оскорбление наместника аллаха на земле ему тут же снесут голову или предадут лютой казни — живьем кинут в клетку с гепардами, которые, он знал, содержатся в здешнем шахском дворце.
— Ух, леший горбоносый, распотешил! — утишив смех, выговорил Степан Тимофеевич. И к Никите,
— Уразумел, батюшка атаман, — весь напрягшись от этого нервного разговора, ответил Никита, снова поклонился. За ним, вздыбив над спиной связанные руки, низко, головой едва не до колен, поклонился высокий и гибкий Ибрагим, смекнув, что продавать его в рабство не будут. И радостная улыбка осветила его смуглое лицо.
— Ну, ступайте, — махнул рукой казацкий вожак. — Мне надобно побыть одному для роздыха. — Он снял шапку, пригладил вьющиеся, падающие на высокий лоб волосы.
Казак, да как и всякий русский человек, суровый и яростный в сече, отходчив и доброжелателен в мирные часы. Встретили Ибрагима веселыми шутками, а когда прознали от своего есаула о немалой его заслуге в удачливой сече здесь, на берегу, принялись угощать кизылбашца остатками горячей пшенной каши, отрезали добрый ломоть черствого уже, правда, хлеба.
— Ешь, ешь, кунак! [52] — приговаривали казаки, кружком обсев улыбающегося Ибрагима. — Ночь-то вона какая лихая выдалась и тебе, и всем нам, — и кивали на дымящийся в нескольких местах город. — Порушен изрядно невольничий Дербень! Сколь зла здесь сотворено христианам! Сколь слез здесь пролито! И сколь косточек российских в здешних землях закопано по-собачьи, без соборования, без святого креста над могилой! Помстились за всех своих братков, так и на душе легче стало…
52
Кунак (татар.) — приятель, знакомый, с кем ведут хлебсоль.
А после обеда с атаманского струга донеслась, передаваемая из уст в уста, команда:
— Вздымай якоря-я! Отчаливай в море! На веслах не дремать! Аль зря вас атаман жирной кашей кормит!
Никита Кузнецов и Ибрагим, вдвоем ухватившись за одно большое весло, под команду старшого смены начали работать, стараясь выдерживать заданный ритм. Длинные весла с чмоканьем врезались в пологие волны, гнулись, преодолевая сопротивление воды, потом взлетали вверх, как взлетает из родной стихии разыгравшаяся рыбица, сверкая серебряными боками на солнце. Ибрагим, стараясь грести изо всех сил, все дивился и цокал языком — отчего это у казаков на веслах они сами, а не закованные в цепи невольники?
— Да потому, что, случись быть на море какому сражению, те невольники невесть куда погребут, — со смехом отозвался за спиной Никиты кто-то из казаков.
Никита, радуясь счастливому избавлению от неволи, усмехнулся,
«Теперь уже и неприбранные головешки за лето и новую весну бурьяном заросли, — с горечью думал Никита, не переставая работать веслом, то и дело касаясь плеча своего нового побратима. — А я вновь не к родному дому несусь, а от России вдаль… И не с торговым делом, а с ратным промыслом. Пошли забубённые казацкие головушки шарпать персидские города, зипуны себе добывать, и я поневоле с ними увязался… Не мочно отбиваться от крепкого стада, вмиг новые волки на мою душу объявятся… Как знать, может, нас и в Решт судьба занесет? Не худо бы Лушу в Россию забрать, а с тезиком Али крепким словечком, а то и зуботычиной перекинуться за его подлое предательство. А там и домой как ни то…»
Домой! Домой рвалось его истосковавшееся по семье сердце, а струг уносил его от дома, от России. От России, где и с уходом ватаги Степана Разина не утихал мятеж казацкой голытьбы и мужицкой вольницы, как долго не утихают на водной глади широкие круги, если ухнул с кручи огромный камень.
Глава 2
Восстание на Яике
1
Есаул Максим Бешеный натянул повод, сдерживая утомленный бег вороного коня, и конь послушно перешел на шаг, перестав отбрасывать копытами, словно ошметки, [53] комья земли, влажной от недавнего дождя.
53
Ошметки — истоптанные, избитые лапти.
— Поспускай гашники, [54] браты казаки! — зычно подал команду есаул. — Да торбы приседельные сымай! Нам обед приспел, а коням роздых потребен, вона как бока потом покрылись у лошадок!
Тринадцать казаков из Верхнего Яицкого городка гнали коней, вот уже который день поспешая попасть в Нижний Яицкий городок [55] с важными вестями: собираются верховые казаки немалым числом, чтоб пристать к ватаге атамана Разина и купно двинуться за зипунами в Хвалынское море.
54
Гашник — опояска, на которой держатся штаны.
55
Нижний Яицкий городок — современный Гурьев.
— Эко, треклятый дождик все измочил, сухого места для задницы присесть и то не сыщется! — проворчал бывалый, с седыми на висках лохмами казак Ивашка Константинов. Он тяжело слез с каурого жеребца, разнуздал его, хлопнул по влажному боку, словно молодому рекруту приказал: — Марш к Яику на водопой!
Отпустил следом своего воронка и Максим Бешеный, встряхнул полупорожнюю приседельную сумку — изрядно уже приелись за минувшие дни гона вдоль Яика! — покосил продолговатыми черными глазами на шумных спутников. Облюбовав поваленное половодьем дерево, они под стать весенним грачам облепили ствол и толстые ветки. Сплюнув на мокрую траву сквозь передние выбитые зубы, Максим тронул Ивашку за крепкий локоть, подтолкнул легонько.