Cамарская вольница. Степан Разин
Шрифт:
— Никудышные дела, командиры, — глуховатым голосом заговорил, изредка подправляя длинные усы пальцем. — Известился только что через своих дальних дозорцев Василий Лаговчин, что идет воровской атаман с огромным войском, пеши и на стругах, конницы у него покудова немного из-за сильного падежа в табунах. Но коней он может набрать, не в конях беда. Беда в том, что правду говорил Ивашка Барыш, сметили дозорцы в караване один струг в красном бархате убранный, аки возят царей, а другой в черном убранстве, где, сказывают, едет бывший патриарх Никон…
Стрелецкий голова, переждав рокот удивления своих товарищей,
— Ежели кто из простолюдинов до сей поры и колебался, прилепляться ли к Стеньке Разину, то теперь за чудом спасшимся от бояр царевичем Алексеем и за патриархом Никоном всенепременно пойдут и до Москвы… к тому же у них и новый «князь Дмитрий Пожарский» в облике отважного атамана Разина… Пойдут в огонь и в воду, и даже на виселицу, аки за правое дело! — с уверенностью добавил стрелецкий голова таким тоном, что Михаил Хомутов решил про себя: вот сейчас объявит, что и он сам пойдет за царевичем Алексеем мстить московским боярам!
— Так сказывали же, будто царевич Алексей умер, — вставил осторожно сотник Марк Портомоин и плечами пожал в недоумении. — Кому же верить?
— Сказывали так, — согласился Давыдов. — А теперь вот сказывают иное — будто жив! Поди разберись, где правда ходит, а где кривда ползет!
— Неужто царевич войной пойдет на своего родителя? — засомневался казанский пятидесятник Назарка Васильев, от раздумий сводя к переносью редкие светлые брови.
— Будто прежде на Москве не ходил брат на брата и сын на отца! — резонно заметил Марк Портомоин, опустив к полу взгляд продолговатых черных глаз. — Сказывал мне наш священник, что такого немало в старинных летописях прописано… Положили в землю тьму русских ратников, пока честь престола и царскую корону каждый к себе тянул! Эх…
— И что порешил голова Лаговчин? — нетерпеливо прервал Портомоина Михаил Пастухов, постукивая от нервного напряжения каблуками сапог. — Супротивничать будет Разину или оставит город?
— О том смолчал. Воевода дал наказ собрать стрельцов в кремль и запереть ворота, чтоб посадский люд не набежал. Однако приметил я, что стрельцы сотника Гурия Ломакина покинули город и сошли на посад.
Михаил Хомутов не удержался, сказал:
— Вот как! От своих посадских воевода город запирает? А тут еще и атаман Разин с десятком тысяч казаков идет! Как же он целым остаться мыслит? Хоть на небо вознесись, воевода!
— Вознесется непременно, вослед за князем Прозоровским, — буркнул Аникей Хомуцкий. — Ежели затеет бой со своими посадскими да и с казаками тоже. Сколь их там, за частоколом? Три, четыре сотни, не более… — И, посмотрев прямо в глаза Давыдову, спросил: — Ну а нам что делать? Вмешаемся в драку, и нас побьют как котят: не велика мы рать в подмогу обреченному городу.
Стрелецкий голова дернул усищами, криво повел губами, словно говорить для него теперь было страшнее смерти, как бы вслух поразмыслил сам с собой:
— Эва чего испугался! Побьют — не воз навьют, тако же налегке побежишь… ежели уцелеешь! Слепому по пряслу не бродить, всенепременно оземь шмякнешься. Аль мы слепцы с вами? — Стрелецкий голова умолк, словно бы во тьме потерял ориентир на далекий маленький огонек впереди. Кашлянул, прочищая горло, покосился на окно и тихо добавил: — На нас государева присяга, командиры. А по той присяге
Михаил Хомутов не сдержался, резко высказал то, что думал:
— Так на сражение надобно идти с разумом и с равной хотя бы силой! А не как стадо баранов под нож мясника. Сгибнем под стать пучку сухого хвороста, в костер брошенного. Огня не загасим, только силу ему придадим своей бесславной гибелью. И уже было ведь такое! Московские бояре кинули тысячу стрельцов Лопатина — сгибли! Князь Прозоровский кинул встречь войску Разина две-три тысячи стрельцов со Львовым — сгибли! Коль не умерли, то пропали для великого государя. Черноярцы перекинулись к Разину, астраханцы перекинулись! Так неужто наш комариный укус остановит донскую рать? Раздавят нас в полчаса и к Москве пойдут, ежели их тако будут останавливать!
— Верно сказал, Михаил! Немного смысла в наших разбитых головах будет, как лягут они в тутошних песках, — поддержал Хомутова сотник Пастухов.
Марк Портомоин был того же мнения:
— Отчего московские стрельцы замешкались? Отчего они не здесь, под Саратовом, а еще лучше бы и под Царицыном! Давно ведь, еще с апреля известно, что атаман Разин сызнова на Волгу вышел. Чего ждали?
— Думается мне, что Васька Лаговчин нас ответчиками хочет выставить перед великим государем, — негромко продолжил свои раздумья стрелецкий голова Давыдов. — Когда главный ответчик — князь и воевода Прозоровский! Ему бы не сидеть в Астрахани, а в апреле всей силой, с иноземными полками подняться к Царицыну и ежели не боем, то видом крепкого войска устрашить донских смутьянов. Он того не сделал, ему и ответ перед великим государем держать! — Стрелецкий голова как бы подытожил этот трудный разговор, помолчал, осмотрел всех, словно бы прощаясь, и сказал: — Никого не принуждаю к непосильному сражению, делайте, сотники, по разумению своему. Сам же останусь… сколь возможно будет, чтобы видеть происходящее и отпиской донести в приказ Казанского дворца… Ежели даст Бог сил унести опосля того ноги… А вы ступайте.
Молча раскланявшись со стрелецкими командирами, Давыдов отвернулся в угол, перекрестился на икону. Сотники со своими помощниками вышли из каюты, мимо молчаливых казанских стрельцов прошли с кормы на нос, по сходням сбежали на песок. И только тут, оглянувшись на обреченный, а может, и на счастливый, Бог весть, Саратов, Аникей Хомуцкий сказал, как всегда малословно:
— Пора и домой, други?!
— Ты прав, Аникей! Здесь нам торчать далее нет никакого резона, — согласился сотник Хомутов, от принятого решения враз стало на душе легче. И к Пастухову с тем же вопросом: — Домой, тезка? Аль думаешь повоевать?
— Плывем домой, покудова казаки под горячую руку не пустили нас плыть вниз, к Астрахани! Тамошним осетрам на корм. Мертвый пес зайца не нагонит, убитый стрелец своим домочадцам не кормилец. Нас ждет Самара, там и докумекаем обо всем.
Ну, так и объявим своим стрельцам! Дома и вправду думать будет легче, — решил сотник Хомутов и уверенным шагом направился к своим стругам…
Не прошло и получаса, как самарские струги подняли якоря, развернули паруса, весла разобрали, и над речной гладью, такой мирной, красивой, под крик чаек послышалась тягучая, громкая команда гребцам: