Царь Борис, прозваньем Годунов
Шрифт:
— Да-да, иди, конечно, с Богом, — ответил я останавливаясь.
— И ты оставайся с Богом, князь благочестивый, — ответил Димитрий и, повернувшись, поспешил к монастырским воротам.
Нехорошо сказал! Без любви. А в «князе благочестивом» звучала даже не отрепьевская насмешка, а презрение, если не сказать — ненависть. За что, Господи?!
Но у меня не было времени на стенания. Едва отдышавшись и успокоившись, я вновь отправился к архимандриту Пафнутию и, туманно намекнув ему на некие воровские речи инока Григория, попросил подробно рассказать всю его историю. Ведь не случайно же у него вырвались слова об угрозе смертной! Все быстро выяснилось. Оказалось, что Григорий,
— Эка побегал! — воскликнул удивленный Пафнутий.
— Вот именно, что побегал! — подхватил я. — Если кто и спасается в монастырях, так это именно он — Гришка!
— Не греши, сын мой! — укоризненно заметил Пафнутий.
— Прости, святой отец! — склонил я покаянно голову.
Больше мне у архимандрита делать было нечего. Я направился прямо к патриарху. Если кто и мог унять чернеца Григория, желательно навеки, так только он. Одно сомнение мучило меня — знает ли Иов о Димитрии? Я был нем как рыба, только княгинюшке по обыкновению все рассказал, а вот Борис Годунов? Царю Борису непременно должен был передать, хотя бы на смертном одре, а вот патриарху? Ладно, по ходу разговора посмотрим, решил я и вошел в патриаршию палату.
Встретил меня Иов очень радушно, после приветствий обоюдных весьма похвалил за благочестие, за пребывание долгое в стенах Чудова монастыря.
— Как тебе жизнь монастырская? — поинтересовался он.
Я рассыпался в похвалах архимандриту Пафнутию и инокам чудовским и тут же ввернул о паршивой овце, что затесалась в святое стадо, дьякон-де Григорий смущает монахов речами прелестными, впал в ересь и чернокнижие.
— И доказательства есть? — спросил обеспокоенный Иов.
— Улик явных нет, — сокрушился я, — но уверяю тебя, владыка, что если и не впал пока в ересь, то непременно впадет, я это печенкой чую.
— Что еще говорит тебе сей богоугодный орган? — поинтересовался Иов.
— Говорит он, что надобно сослать инока Григория на веки вечные в какой-нибудь монастырь подалее и построже, хотя бы на Соловки.
— Что же, разберемся, — сказал патриарх, — а как изыщем доказательства вины, так и поступим по совету твоему.
Не откладывая дела в долгий ящик, Иов призвал к себе епископа Алексия, ведавшего в патриархии делами монастырскими, и приказал немедля разыскать и доставить сведения о диаконе Григории из Чудова монастыря. Чтобы скрасить ожидание, я пересказал Иову сведения, полученные от архимандрита Пафнутия, особо напирая на то, что ни в пострижении Григория, ни в короткой его монастырской жизни нет ни грана заботы о спасении души, а только мирская забота о собственном
— Трифоном?! — вскричал я, пораженный, и тут же продолжил про себя: — Его-то какая нелегкая в Москву тогда принесла и с Отрепьевым столкнула?
Тут же услужливое воображение явило картину, как Трифон с Отрепьевым беседуют о чем-то над сулейкой с вином, непременно с вином, слабоват был отец Трифон по этой части, был за ним такой грех. И вот Трифон роняет слово неосторожное, для иного, быть может, и непонятное, но Отрепьев не глуп, нет, не глуп, к сожалению, да и слышал он всякие разговоры у Романовых да Черкасских, видно, смекнул что-то. В свою очередь и я кое-что смекнул: «Гришка-то по монастырям бегал нё жизнь свою спасаючи, он — искал!»
Пока все эти картины и мысли мелькали в моей голове, я продолжал говорить о Трифоне и, судя по всему, наговорил чего-то лишнего. Потому что, когда я очнулся, Иов с Алексием смотрели на меня с некоторым изумлением.
— Удивительно нам слушать такие слова о добром пастыре, — произнес Иов растерянно, — и не ты ли, князь светлый, просил в свое время за него и не по твоему ли тому ходатайству возвели мы его в сан архимандрита?
— Заблуждался, был слеп, но пострижение злого еретика Гришки открыло мне глаза, — ответил я коротко, продолжая думать о своем.
— Что же, разберемся и с этим, — сказал патриарх, тяжело вздыхая.
К слову сказать, Трифона вскоре лишили сана, но, видит Бог, я здесь ни при чем, я ни о чем таком не мыслил — мне Димитрия спасать надо было!
— Бог с ним, с Трифоном, — вот как я сказал тогда, — меня другое волнует. Заметил я, что сей злокозненный Гришка набивается в друзья послушнику Юрию, коего вы, владыка, отмечаете за великие его достоинства. Опасаюсь я, как бы не сбил он с пути истинного отрока юного, молю нижайше, на время разбирательства возьмите Юрия на двор свой и никуда его от себя не отпускайте во всякое время суток.
— Все бы твои просьбы, князь Юрий, были такими приятными и необременительными, — рассмеялся добродушно Иов и добавил: — А за отрока ты не беспокойся, его с пути истинного никто сбить не сможет. Разве что сам собьется, — произнес он вдруг, затуманившись, но тут же спохватился: — Замечал я, что подопечный твой ничьему влиянию не поддается, он сам всех людей подчиняет своей воле. Есть в нем сила от Бога, и, если направит он ее на дела святые, больших высот достичь может. Уговори его постриг принять, и узрим мы патриарха будущего! Впрочем, что я говорю — уговори! Сие никому не по силам, разве что Господь наставит. А в остальном не могу на Юрия не нарадоваться. Жаден до мудрости книжной, а в последнее время заинтересовался житием благочестивейшего государя нашего Федора Иоанновича, собирается написать сказание о нем, для чего изучает тщательно летописи и архивы церковные. Бог ему в помощь!
«О-о-о! — застонал я про себя. — История! Царь Федор! Ох не к добру! Неужели слова окаянного Гришки дали столь быстрые всходы?! Что будет?! Что будет?! Да поможет нам Бог!»
Одно немного утешало — Иов ничего не знал. Иначе бы он Димитрия на пушечный выстрел не подпускал к летописям недавнего времени.
После этих событий я из Чудова монастыря вышел, мне там больше нечего было делать. Да и с Димитрием, удвоив осторожность, я более не встречался, лишь наблюдал за ним издалека, когда он появлялся в свите патриарха. С Иовом и Пафнутием я тоже старался не разговаривать, чтобы словом неосторожным не выдать свой личный интерес. Потому, наверное, и упустил многое.