Царь-девица
Шрифт:
— Вот боярин Ромодановский едет! Вот боярин Языков… Вот думный едет! Дайте дорогу!
И это продолжалось вплоть до Красной площади, где тела складывались в кучу.
Но и стрельцы, наконец, утомились и решили отложить преследование Нарышкиных до следующего дня.
Мало-помалу они стали расходиться по слободам своим, дорогою иногда забираясь в боярские или купеческие хоромы и требуя себе угощения.
Вот одна из ватаг стрелецких идет мимо дома Долгоруких.
— А ведь это нашего старого сыча хоромы! — говорят между собою
— Зачем не зайти — зайдем, да заодно уже и прощения у него попросим, что Михайлу-то убили… ведь он все же наш начальник.
Они стали стучаться в ворота. Никто не отворил им, так они ворота выломали и всей ватагой нахлынули к князю Юрию. Восьмидесятилетний старик, действительно, еще не знал о смерти своего сына. Он лежал на кровати совсем больной и измученный отчаянием и своим бессилием. Он знал, что страшные дела творятся в городе, знал, что его место там, во дворце, близ царя, которого он защищать должен, а вот он не может шевельнуться…
— Здорово, князь-батюшка! — в пояс поклонились ему вошедшие стрельцы.
Вся кровь кинулась в голову старику. Он хотел было подняться, но бессильно упал опять на подушки, только кулаки его судорожно сжимались, да глаза сверкали.
— Что вы? Зачем? Убивать меня, что ли, так убивайте — видите, не моту и пошевелиться.
— Зачем убивать, — отвечали стрельцы, — ты наш начальник. Мы к тебе с поклоном.
Они поклонились ему в ноги.
— Чего вам от меня нужно?
— А вот, князь-батюшка, прости ты нас — трех попутал. Вишь ты, дело-то какое случилось: не воздержались мы и в запальчивости ненароком покончили князя Михаилу Юрьича!
— Что! — простонал старик, снова силясь подняться с кровати и снова на нее падая. — Сына убили, изверги! Сына!
— Так, так, батюшка. Да ведь говорим, грех попутал, ненароком, так уж ты прости нас, забудь про это!
Несколько мгновений князь Юрий в упор смотрел на этих пришедших глумиться над ним извергов. Высоко поднималась грудь его, страшно было лицо его, но губы не шевелились. Наконец какой-то новый огонь блеснул в потухших взорах князя. Страшная усмешка искривила его губы.
— А! Ненароком?.. Ну что ж, Бог простит вам, коли ненароком… Ступайте, скажите моим холопям, чтоб угостили они вас вином да медом, а на меня уж не взыщите — не могу я сам обнести вас чаркою, видите — лежу!..
Стрельцы опять поклонились.
— Спасибо, князь-батюшка, уж где тебе самому, лежи! А мы ничего… мы выпьем!
Они вышли и князь слышал, как они бражничают в его доме… Слышал и лежал неподвижно. Две слезинки тихо скатились по лицу его. Он перекрестился, прочел молитву, помянул усопшего сына и снова замер… Лежал, как труп безжизненный.
Дверь его опочивальни тихо отворилась и, заливаясь слезами и неудержимо рыдая, вошла невестка, жена убитого князя Михаила.
Она
— Батюшка, что ж это, убили моего ясного сокола, закатилось мое красное солнышко!.. Батюшка! И эти убийцы его, эти звери, у нас в доме пьянствуют… что ж это? Где же мой князь? Куда они его дели? Хоть на мертвого мне бы взглянуть на него… с ним проститься…
Она захлебнулась слезами и упала перед постелью. Князь Юрий слабыми, дрожащими руками притянул ее к себе.
— Не плачь, Марья, не плачь, голубка, — сказал он громким, страшным голосом, от которого даже она очнулась и во все глаза взглянула на него. — Не плачь — щуку-то они съели, да зубы остались. Недолго побунтуют, скоро будут висеть на зубцах по стенам белого и земляного города. Не плачь, Марья, зубы остались!
В это время стрельцы успели уже напиться и с криками и песнями выходили за ворота княжеского дома.
У самой двери опочивальни стоял один из холопов, недавно провинившийся и наказанный по приказанию князя Юрия. Он вздумал теперь выместить на старике свою обиду и побежал за стрельцами.
— Эй вы, царское воинство, стойте-ка, что я скажу вам! — закричал он им.
Они остановились.
— Князь-то наш грозится, говорит, щуку вы съели, да зубы остались. Говорит, скоро вы висеть будете на стенах кремлевских…
— А! Так вот он как! — завопили стрельцы.
— Ну, это еще посмотрим!
Они побежали назад в дом, ворвались в опочивальню, стащили несчастного старика с кровати на двор, рассекли на части и выбросили за ворота в навозную кучу.
— Вот тебе зубы! Вот тебе щука! — дико кричали они, хохоча над обезображенным трупом. — Вот тебе!.. Зй вы, княжеская дворня, несите-ка соленую рыбу!
Тот же холоп, который донес на князя, притащил им рыбу. Они положили ее на труп и удалились, повторяя: «Вот тебе щука! Вот тебе зубы!.. Поешь-ка соленой рыбки!»
Другая стрелецкая ватага также порешила отправиться с извинением к боярину Салтыкову, сына которого тоже ненароком убили вместо Нарышкина.
Но старый Салтыков не стал грозиться, он так перетрусил, что мог ответить: «Божья воля!» И сам поднес им вина и пива.
XII
Когда совсем начало темнеть и стрельцы покинули Кремль, оставив у ворот сильные караулы, некоторые спрятавшиеся царедворцы решились выйти из своих убежищ и собрались около царицы.
На Наталью Кирилловну взглянуть было страшно. Она вся дрожала и глядела на окружающих помутившимися глазами. Некоторые попробовали ее успокаивать, но чем тут можно было успокоить?!
— Все пропало! — твердила она. — Убили Артамона Сергеевича!.. Господи, зачем я только его вызвала? — Жив был бы теперь, мой голубчик… Не утешайте меня, давайте молиться… давайте молиться перед смертью. Что ж, что они ушли — ведь вернутся, некому остановить их! Смерть нам всем завтра будет!