Царь-девица
Шрифт:
Но вот скрипнула дверца избушки, на пороге показались старик и молодой парень.
Парень в толстом зипуне, теплых валенках, в меховой шапке, за спиною у него котомка небольшая из толстой холстины.
Старик что-то толкует парню, показывает руками на дорогу.
— Спасибо, дедушка, спасибо, понял, — отвечает тот звонким голосом. — Вот даст, не заплутаюсь.
— Помни: село Медведково, спроси там Лукьяна — его всякий знает, — он тебя на ночь впустит.
— Спасибо, дедушка, спасибо за ласку! Не впустил бы ты меня, так в лесу ночевал бы!
— Зачем в лесу?
— Вестимо, с посылом, — бойко ответил парень.
— Ну, да ладно, — слабо усмехнувшись, заметил старик, — я тебе не судья, и не доносчик. В бегах ли ты, или что — не мое дело, ты мне зла не сделал — с Богом!
Юноша еще раз сказал старику спасибо и быстро направился к московской дороге.
Старик постоял, поглядел ему вслед, покачал головою и вернулся в избушку.
Утро задалось чудесное.
Несмотря на морозец, в воздухе уже слышалось приближение весны, уж носился какой-то особенный, свежий, сладкий запах. От лучей солнечных кое-где капал заледеневший снег с древесных веток.
Парень шел быстрым, скорым шагом, как будто его что-то подталкивало.
Вот он оставил лес за собою, выбрался на большую дорогу, огляделся во все стороны, прислушался к тишине окрестной: ничего и нигде не видно, не слышно. Во все стороны блестящая поляна, только полоса дороги, протоптанная обозами, потемнела. Старик сказывал — тут уж недалеко до первого селенья…
Юноша еще быстрее пошел дальше.
Солнце поднялось выше, заглядывает прямо в глаза, так что щуриться приходится путнику. И он весело щурится, весело смотрит на разноцветно горящие снежинки под ногами. Ему петь и плясать хочется. Да как же и не петь, не плясать и не радоваться? Молодость и здоровье так и сверкают на лице его. Он высок и строен, но почти ребенок. Над алыми губами его незаметно даже еще и пуху, и невольно, глядя на него, думается: откуда это взялся такой красавец-мальчик? Да и мальчик ли это, полно?
И впрямь — то не мальчик, а красная девица — перхуловская Люба Кадашева, которую сцапал дьявол.
Старик из лесной избушки заподозрил своего ночного постояльца в том, что он сбежал от господина. Этот же старик с изумлением разглядывал юношу, дивился женской красоте лица его, его нежному голосу, видел и чуял что-то странное, необычное в этом юноше. Между тем мысль о том, что перед ним девушка, не могла прийти ему в голову. Если б ему сказали, что это сам бес в образе красавца-мальчика, что это оборотень, или какое ни на есть диво, он поверил бы; но чтоб это была девушка — никто не мог бы его уверить. Неслыханное, невероятное дело! В мужской одежде… на большой дороге…
А уж если и впрямь это так, если это девушка, значит, точно сидит в ней дьявол, и не сама это она идет, а он, враг, несет ее.
Но Люба ни о чем таком не думает, не дивится на свою неслыханную смелость, не раскаивается. Она думает только о том, как бы ей добраться до Москвы, не погибнуть в дороге.
Так как же все это могло случиться? А случилось оно очень просто. Почувствовав в себе силу подняться после жестоких побоев, бедная девушка вдруг приняла неожиданное для самой себя решение: бежать, бежать из этого ужасного дома, бежать к Царь-девице! И как до сих пор не пришло это ей в голову?!
Но бежать… ей, которая, и на мужскую-то половину не могла выйти без того, чтобы ее не обозвали бесстыдницей… Бежать, не зная дороги, не зная, что там и как там, и что с ней будет, ожидая, что и люди лихие, и звери лютые сто раз могут ее погубить, прежде чем она доберется до Москвы!..
Все это, конечно, мелькало в голове Любы, но не смутило ее, не испугало — не такова она была, чтоб чего-нибудь испугаться. То блаженство, тот рай, которые ожидали ее в тереме Царь-девицы, были так чудны, так прекрасны, ее цель являлась такой заманчивой, что, раз почуяв возможность ее достижения, Люба не могла думать о препятствиях и бояться их.
Только как же это сделать? Как выбраться из дома! Как избежать погони?
Целую ночь все обдумывала и придумывала Люба и, наконец, остановилась на единственно возможном плане.
Одна, без чужой помощи, не выйдешь, в своем женском платье не убежишь, не избегнешь погони: нужно нарядиться мальчиком — но откуда добыть одежду?..
Как ни охранялись ходы и выходы женской половины дома, но, конечно, между молодыми девушками и парнями не обходилось без переглядываний и перемигиваний. Один из молодых слуг Перхулова, по имени Федор, или, как все его называли, Федюшка, не раз попадался на глаза Любе. Это был парень лет двадцати, не больше, красивый и бойкий, хотя и довольно глуповатый. Он был давно уже поражен красотою Любы и посылал ей нежные взгляды, а при случае и сладкие словечки. Но Люба не обращала на него до сих пор никакого внимания, ее сердце молчало, да и должно было оно забиться не для какого-нибудь глуповатого Федюшки.
Была суббота. Почти все в доме Перхуловых отправились ко всенощной. Люба осталась и как опальная, и как больная, остался и Федюшка по счастливому случаю.
Тишина в доме, темь кромешная.
Люба изловчилась, огляделась и пробралась на мужскую половину, а там, словно ее поджидает, стоит Федюшка.
Он это, он — хоть и темно, а она его разглядела.
— Ай! — вскрикнула Люба и не успела опомниться, как очутилась в крепких объятиях и почувствовала на щеке своей горячий поцелуй.
В первую минуту она было возмутилась и обиделась, хотела оттолкнуть его от себя и убежать обратно в свою каморку, но сейчас же и одумалась.
Она только слабо отстранила его и зарыдала.
— Что ты, ласточка моя? О чем ты плачешь? — тихо и нежно прошептал Федюшка.
— Как же мне не плакать! — сквозь рыдания ответила ему Люба. — Или не знаешь, какова моя жизнь? Или не знаешь, что на мне места живого не осталось — вся как есть избита!
— Ох, знаю, знаю, моя красавица, и, видит Бог, как узнал, так ажно меня до слез прошибло…