Царь Дмитрий - самозванец

Эрлих Генрих Владимирович

— Что я мыслил, то тебе неведомо, я и сам-то свои мысли не всегда понимаю, — последнее, впрочем, я про себя проговорил, — и ты не Господь Бог, чтобы мысли судить, ты суди по делам, по результату. Ты достиг престола родительского...

— Сам достиг! — воскликнул Димитрий.

— Сам, — согласился я покорно, — своей силой и волей. Но был ли хоть один человек среди бояр, среди князей, среди всего двора, кто искренне верил в это? Кроме меня и княгини Иу-лиании, о которой ты даже ни разу не вспомнил, несмотря на всю ее любовь к тебе и неустанную заботу. В том-то и дело, что именно ты, своей силой и волей всего достиг.

И никто, кроме тебя, этого бы не сделал. Так за что ты коришь меня? За то, что дал тебе время налиться силой, укрепить волю и осознать свое предназначение? За то, что не позволил сделать тебя игрушкой в руках Нагих да Романовых? Неужели ты думаешь, что им удалось бы за полгода покорить державу Русскую и привести ее в смирение? Было уж такое, были Романовы советчиками при отце твоем и что из этого вышло? Одно разорение державы и потеря венца царского!

Я замолчал, задохнувшись от волнения. Молчал и Димитрий, о чем-то напряженно думая.

— Расскажи мне об отце моем, — сказал он, наконец, тихо.

Об этом меня дважды просить не надо было. Я принялся за

свой рассказ, стараясь не сильно отклоняться от правды и сдерживая по мере сил свои всегдашние порывы к назиданию и поучению. Рассказ получился долгий, на несколько вечеров.

Да я бы с радостью продлил его и далее, на всю свою оставшуюся жизнь, вот TgK бы сидел рядом с мальчиком моим и рассказывал ему о былых днях, о деде Димитрия, брате моем и Царе Блаженном, о своих злоключениях, обо всем нашем роде. О, я нашел бы тему для рассказов, ведь я столько всего узнал за жизнь свою долгую!

Димитрий слушал меня очень внимательно, с интересом, прерывая изредка мой рассказ разными вопросами, иногда по делу, иногда слишком по делу, настолько эти вопросы были сухи и точны. Я уж это потом сообразил, когда услышал неожиданный приговор: «Отец мой был тиран, а потом кающийся грешник», — и сказано это было без большой любви.

— Ты ничего не понял, — ответил я устало и грустно, — он был очень молод, он был тогда... моложе тебя.

Юность строга в оценках и не ведает сомнений. Тут уж ничего не попишешь.

Но лед был растоплен, после этого дня не проходило, чтобы мы не виделись, часто и разговаривали. Я ради этих разговоров, чтобы всегда быть у Димитрия под рукой — вдруг ему какой совет государственный понадобится или пример исторический для обоснования очередной реформы, — всюду следовал за ним, тащился и на охоту, и на игры военные, и на стройки.

— Не бережешь ты себя, князь светлый! — укорял иногда меня Димитрий. — В твоем-то возрасте! Дал бы себе отдохновение, полежал бы дома на лавке.

— По зову твоему я с одра смертного восстану! — бодро отвечал я ему и нарочно пускал лошадь в галоп, демонстрируя посадку молодецкую.

О, я не только советами Димитрию угождал, я и другие способы изыскивал быть ему полезным. Мне это совсем нетрудно было, я ведь был поистине кладезем тайн кремлевских, нужно было просто извлекать их из глубин памяти и являть Димитрию. Хитрил немножко — в былые годы я бы, наверно, весь короб сразу вывалил, а теперь вынимал игрушки да конфеты по

одной и за другой не тянулся, пока Димитрий вволю старой не натешится.

Открыл я ему секреты сокровищницы

царской, которые были неизвестны ни боярам, ни казначеям, ни дьякам Казенного приказа. Есть там несколько камор потайных, двери в которые никому ни найти, ни открыть, но если знать, куда встать и на что нажать, то и ребенок справится. Димитрий и вел себя как ребенок, когда я ему первую камору отомкнул, все смеялся, погружая руки в сундуки с каменьями драгоценными и осыпая себя дождем сверкающим. В следующих был уже спокойнее, перебирая камни или изделия искусные, выбирал самые красивые и любовался или деловито и весьма точно оценивал их стоимость. В последней же уже о другом думал.

— Уверен, что никто об этих сокровищах не ведает? — подозрительно спросил он.

— Никто! Истинный крест! — ответил я ему. — Кроме нас с тобой здесь никто, почитай, сорок лет не бывал.

— А это что? — спросил Димитрий, указывая мне на свежие потеки масла на деталях хитроумного механизма, приводящего в движение кусок стены. — Или ангел с масленкой являлся?

— Сей ангел пред тобой! — с лукавой улыбкой ответил я. — Зри, трепещи и восхищайся! Сам себя назначил я хранителем сокровищ царских и долгие годы самолично нес эту службу, никому ее не доверяя. Верил я, что наступит день, когда передам все эти сокровища государю истинному, да использует он их на дела великие!

В сей возвышенный тон, от которого я в старости совсем отвык, я впал от некоторого смущения. Передавать в тот момент сокровища Димитрию не было никакой необходимости, в казне деньги и так были, не Бог весть сколько, но вполне достаточно даже и для дел великих, переизбыток же средств вреден, ибо невольно побуждает к бездумной расточительности. Сии сокровища я всегда рассматривал как неприкосновенный запас, воспользоваться коим позволительно было лишь при крайней необходимости. Вот ведь Ивану в свое время я их не открыл, ибо не видел, и какая польза от этого будет державе Русской. А тут не стерпел! Нет, я не покупал располо-

жение Димитрия, но вот сделать приятное хотел, это было, не отрекаюсь.

Закрыв каморы тайные, мы в тот момент проходили через огромную комнату, в которой хранились одеяния царские, Димитрий вдруг споткнулся, сказал слово нехорошее, наклонился, светя лампой на пол, и поднялся, брезгливо держа пару грязных сапог.

— Это что еще за реликвия святая? — недоуменно спросил он.

— Это мои, — смущенно ответил я, кляня себя последними словами за забывчивость.

— Что-то непохоже, — протянул Димитрий, — да и как они здесь оказались?

— Проник я сюда в одну злосчастную ночь и, освободив израненные члены свои от сих орудий пыточных, ненароком забыл их, — туманно объяснил я.

Страшился я дальнейших расспросов — врать-то я не горазд, а рассказывать о событиях той ночи мне по понятным причинам совсем не хотелось. Но Димитрий, к облегчению моему, за другое ухватился.

— Как же ты сюда проникаешь, тем более ночью? — спросил он. — Дверь одна, и ключ один на двух казначеев да стрельцы неотлучно при входе стоят.