Царь Федор. Трилогия

Злотников Роман Валерьевич

Год быстро катился к своему окончанию, и Москва постепенно погружалась в предрождественские хлопоты. Перед самым Рождеством объявилось и шведское посольство. Его возглавил сам Оксеншерна. Учитывая то, что королеве Швеции Кристине на данный момент исполнилось всего восемь лет, сие означало, что я и на этот раз буду вести прямые переговоры с главой государства.

Эти переговоры оказались чрезвычайно сложными, я снова требовал отмены пошлин и торговых сборов, а также территориальных уступок и выплаты Дерптской недоимки, но в конце концов позволил уговорить себя всего лишь на сохранение нулевых пошлин и на строительство нового города и порта на острове напротив устья Невы…

Весна началась дружно. Народ вздохнул посвободнее. В апреле притащилось очередное посольство цесарцев с очередной мольбой ударить по шведам. Но я сообщил им, что уже заключил

новое «сердечное согласие» с новоиспеченной шведской королевой, поклявшись о том на Святом Писании, и даже не стал напоминать им о том, как они прокатили меня во времена Южной войны, чем с удовольствием занимался все предыдущие разы… С тем они и удалились. Я мало-помалу начал доставать из загашника разные проекты, отложенные в связи с тем, что до сего момента практически все финансы строго уходили на военную реформу. Например, по строительству мостов и оборудованию дорог на наиболее важных участках торговых путей, а также прокладке канала между реками Цной и Тверцой. Он должен был сделать возможным прямой водный путь из Каспийского моря в Балтийское, каковой теперь, после получения возможности прямой торговли на Балтике, имел смысл, как вдруг…

Сообщение пришло по голубиной почте. Вечером. Я как раз торчал в горенке сына и рассказывал ему очередную сказку. «О Тверце — ловком купце». Я вообще, к своему удивлению, оказался тем еще семьянином. И это я-то?! Тем более что уже здесь, став царем, я решил для себя, что семья, брак и все такое для такой фигуры, как царь, — дело сугубо политическое. И любые чувства в сем этом не только не могут быть по определению, но еще и прямо вредны. Эвон, Николашка II в свою «гессенскую муху» втрескался — и все. Огромная страна накрылась медным тазом. Так что когда я почувствовал, что Машка меня сильно зацепила, то… испугался даже. Однако есть бабы и… ну… даже как и назвать-то не сразу поймешь. Есть стервы, есть дуры, есть шлюхи, и всеми ими я в свое время активно пользовался (а что еще с такими делать-то, любить их, что ли?), как, впрочем, и они — мною, а есть… я даже не знаю, как их назвать. ЖЕНЩИНЫ. Вот так если только… Все буквы — большие. И моя Машка оказалась такой. Да чтобы я из ее уст услышал хоть одну жалобу — да ни в жисть! Зато даже если я засиживался в кабинете допоздна — то в точно отмеренный час дверь открывалась, и на пороге появлялась она. С подносом, уставленным едой и питьем. Молча так входила, ставила все и, если я был шибко занят или у меня были люди, так же молча удалялась, не произнеся ни звука и не задерживаясь ни на секунду. А если я был один — могла подойти, обнять, прижаться, но и все. Мол, муж сам знает, что и как ему делать и насколько задержаться. И вообще, вела себя так, будто муж знает все!Уж не знаю, на самом ли деле она так считала или просто делала вид… Скорее второе, потому что я время от времени встречал разные… ну вроде намеки, напоминалки — ну там письмо от ее матери на прикроватном столике обнаружится, типа, давно не писал, либо молитвенник с закладочкой на нужном месте, да еще и с как бы случайно отчеркнутой строчкой и все такое прочее… То есть не оставляла она меня совсем уж без внимания, но… куда бы я ни отправлялся — домой меня теперь тянуло так, что я на себя лишь диву давался! И, прикиньте, мне это ощущение нравилось…

Когда родился первенец, коему я дал имя Иван (а какое еще имя более пристало русскому царю?), моя «семейственность» еще сильнее возросла. Ванька как-то очень быстро (ну по моим ощущениям) проскочил этап пускающего пузыри младенца и вырос в весьма шустрого и любознательного пацана. И я… начал рассказывать ему сказки. Разные. Какие сам помнил и другие, какие придумывал. Об Илье Муромце и Добрыне Никитиче, о Даниле-мастере, о Тимофее-корабеле, о Дмитрии-князе, о Тверце — ловком купце, о Пересвете-иноке и так далее…

В детей надо вкладывать. Причем не деньги, хотя и их тоже, куда без этого, а в первую очередь время. Свое время. Я знавал в оставленном мною двадцать первом веке немало «крутых», сильно поднявшихся в постсоветские времена — владельцев, так сказать, заводов, газет, пароходов, которые к концу нулевых просто за голову хватались! Потому как пока папашки рубили бабло, отстреливались от наездов, покупали и переоснащали либо возводили с нуля заводы, выбивали из банков кредиты, трахали топ-моделей и спускали бабки в Монте-Карло и Лас-Вегасе… ну жили, короче, по полной — оставленные без присмотра детки вырастали в такое говно… Так что

престарелые крутые перцы и плейбои, к концу жизни забравшись вроде как на самую вершину, внезапно понимали, что все, чего они добились за свою жизнь, — пыль и тлен. Потому что ему-то осталось еще лет десять-пятнадцать, а там либо инфаркт, либо тромб оторвется (с такими-то нервными нагрузками), а вот это… ну что выросло — все просрет. И ничего уже с этим сделать нельзя. Потому что как-никак — свой выкакыш, а слов онуже не понимает. У негоуже есть свое мнение, и оносамо знает, что лучше, продвинутее, креативнее, ну и тому подобное. А предок — полный отстой и нужен исключительно для того, чтобы отстегивать бабло на телок, дурь, вечеринки и так далее. Причем этоеще и голос повышает. Потому что предок, оказывается, неприлично жадный. У самого бабок — куры не клюют, а для любимого чада, у которого не только запросы, но и еще ибическая сила, и праваимеются, — нет. Ну не то чтобы совсем нет, но не столько, сколько емунадобно, а даются же всего лишь жалкие гроши, копейки (а его отец, когда только еще начинал, умудрялся на них жить годами)… И потому чадо начинает активно ждать, когда же предок скопытится. А некоторые даже еще и предпринимают усилия, чтобы помочь предку отправиться туда, куда ему давно дорога… Впрочем, ничто не ново под Луной. Скажем, у того же Пети Первого с сыном были такие же заморочки. Так вот, я — такого не хотел. А хотел сделать из сына… из всех сыновей, которыми одарит меня Бог, продолжателей моего дела. И потому для начала принял на себя обязанность рассказывать сыну сказки. Сказки о русских…

Итак, я сидел у кровати сына, лежащего на боку, заткнув кусок одеяла между коленок (совсем как я), и рассказывал ему сказку. Вдруг в дверь горенки постучали. Ванька, уже почти задремавший под мой тихий голос, тут же встрепенулся и заморгал. Я досадливо поморщился, но сдержался. Как видно, сообщение стоило того, чтобы потревожить меня за почти святым для меня занятием.

— Государь… — тихо послышалось в приоткрытую дверь.

— Что случилось?

— Украины польские взволновались…

Я замер. Вот дьявол… вроде ведь уже решил ни в какую войну не ввязываться.

— Хорошо. Я понял. Ступай, — отозвался я и снова развернулся к сыну, в глазах которого не было уже ни тени сна. — Ты чего это тут? А ну-ка, давай клади ручку под щечку.

— Пап… а это значит, война будет? — блестя любопытными глазенками, спросил Ванька.

— Может, и будет, — не стал спорить я, поскольку взял себе за правило никогдане врать сыну.

Нет, я, конечно, не настолько продвинутый родитель, чтобы рассказывать ребенку всегда и всю правду. А то есть такие… на вопрос пятилетнего ребенка «А откуда я взялся?» начинают ему честно и откровенно рассказывать про взаимоотношения мужчины и женщины, половой акт, мастурбацию и так далее… На это — меня не хватало. Если Ванька задавал вопрос, коий я считал щекотливым, то я старался как-то обойти его, ну там заболтать, отвлечь, но из-за Ванькиной настырности делать это становилось все сложнее и сложнее. А если уж не удавалось — то прямо говорил, что этот вопрос мы обсудим позже, когда он подрастет. Да еще и обставляя условием, что ежели он хочет узнать ответ на него от меня, то более никому он его задавать не должен… Но врать — нет, никогда.

— А ты меня с собой на войну возьмешь?

— Нет, — прямо и без увиливаний ответил я.

— Почему? — после некоторого сопения обиженно спросил Ванька.

— Потому что война — не для детей.

— А я не дите, — гордо заявил Ванька, — я — царевич!

— То — да, — согласно кивнул я, — ты — царевич. Но… маленький еще. Когда боярских да дворянских новиков в строевые Разрядные списки вносят, знаешь?

— Не-а.

— В пятнадцать годов.

Ванька разочарованно скривился.

— Это я до пятнадцати годов на войну не попаду?

Я едва не рассмеялся. Ох, мальчишка мой родной… Но сдержался и ответил серьезно:

— Нет, ты — попадешь. Потому как ты — царевич. Но пока — рано.

— А ты мне скажешь, когда можно будет? — даже не столько спросил, сколько попросил сын.

— Непременно скажу, — пообещал я. — А теперь — спи. Люди, они ведь во сне растут. Когда снится, что летишь. Вот тогда-то самый рост и идет.