Царь Федор. Трилогия
Шрифт:
На том собор и закончился. Я отправил письмо с просьбами о сдержанности в наказании нерадивых подданных королю Владиславу и второе, с просьбой повлиять на короля Речи Посполитой, папе римскому Урбану VIII и принялся шибко обустраивать в Северских, Брянских и Смоленских землях карантинные избы, ожидая массового бегства крестьян из пределов Речи Посполитой. Прослышав о сем, туда же потянулись и помещики. Средний размер поместий составлял около ста четей доброй пахотной земли, крестьянская же семья способна была обрабатывать максимум десять, а редко в каких поместьях было более трех-четырех семей. Так что рабочие руки требовались. Но тут их догнал царский указ не брать по одной семье зараз. Мол, взяли одну, отвезли, посадили на землю — вернулись за другой. Черносошным землям также требовались крестьяне. К тому же практика распределения эмигрантов посемейно отныне становилась стандартной, так как при таком подходе резко снижалась вероятность того, что в одном поместье окажутся несколько семей-земляков. Что и было надобно. Быстрее ассимилируются.
Лето прошло для восставших с переменным успехом. На юге казаки под руководством избранного гетманом Тараса Трясило, да наняв за полученное от меня серебро едисанских ногаев, разгромили посланное против них войско польного гетмана литовского Криштофа Радзивилла, но на Волыни войско
Я же отправил посольство к шведам, прощупать почву. Они, конечно, сильно заняты в войне с Германией, но с поляками у них до сих пор мир не заключен. Вполне могут ввязаться, воспользовавшись случаем половить рыбку в мутной воде, так что лучше уж все обсудить заранее. Чтобы потом не цапаться по пустякам. К тому моменту я уже получил ответы из Рима и Варшавы. Папа скорбел вместе со мной, но настаивал на праве католического короля наказывать взбунтовавшихся против истинной власти, освященной его собственным, папы, авторитетом, схизматиков, как ему то заблагорассудится. Тем самым давая понять, что, если бы я в свое время принял католичество, к мой просьбе отнеслись бы куда более внимательно, а так, мол, сам виноват. Король же Владислав высокомерно посоветовал мне не лезть в дела его страны и заниматься своей собственной. Если честно — я не обиделся. Сказать по правде, я на подобное письмо ответил бы точно так же, если не более грубо. Так что письма Владиславу IV, как, впрочем, и Урбану VIII, были не более чем PR-акцией. Поэтому я постарался, чтобы об их содержании узнало как можно больше народу — как среди моих подданных, так и при европейских королевских дворах. Персы с османами тоже были введены в курс дела.
С наступлением зимы военные действия поутихли. К Рождеству через мои карантинные избы прошло уже около сорока тысяч душ беженцев, рассказывающих страшные истории о зверствах клятых «латинян». И страна глухо заворчала, косясь на своего государя, который допускает такое. Но по весне в войну вмешался еще один фактор — османы…
Над лагерем хрипло, с переливами запели горны. Стрельцы и драгуны, до сего момента группками кучкующиеся вокруг костров, повинуясь командам сержантов и капралов, с кусками мыла в руках и полотенцами на шее начали неторопливо выстраиваться в колонны перед титанами с кипяченой водой. Кашевары у ротных полевых кухонь, курившихся аппетитным дымком, заканчивали нарезать хлеб, доставленный утром из походных пекарен. А от рогаток под барабанный бой подходили колонны только что смененных дежурных рот, сменщики которых пообедали раньше. Можно сказать — вместе со мной… Около титанов с водой со строгим видом стояли ротные лекари, кои являлись все теми же обычными рядовыми, токмо обученными полковыми лекарями. Эти же были все поголовно из дохтуров государевых лечебниц и прибыли в войска со своим набором лекарств и комплектом хирургических инструментов, тремя учениками и… дистилляционной установкой. На непременной спиртовой дезинфекции как инструментов, так и ран настоял именно я, но у дохтуров на это особенных возражений не было. Тем более что наличие дистилляторов мгновенно поставило их в несколько привилегированное положение. За лишнюю чарку бойцы готовы были для дохтура в лепешку расшибиться. Что породило некоторые злоупотребления и вынудило применять меры. После публичного разжалования трех капралов, одного сержанта и одного лейтенанта, а также порку шести десятков рядовых (невзирая на сословные различия) и перевода злополучного дохтура в лекарский чин с заменой его вновь присланным коллегой из его лечебницы — злоупотребления мгновенно прекратились. И даже лишние чарки за помощь в обустройстве начали выделяться с большой опаской… У Мишки, судя по его донесениям, дело обстояло еще спокойнее. Он ограничился одним сержантом и одним дохтуром…
Все это — наличие полевых кухонь, использование для питья и мытья рук строго кипяченой воды, а также неукоснительное соблюдение правил личной и общей гигиены — позволило свести небоевые потери, являвшиеся настоящим бичом воюющих армий, к исчезающее малой величине. Нет, животом мои воины иногда маялись, но ни во что существенное это так и не переросло… К тому же где-то с год назад один из дохтуров, Еремей Панин, изобрел «велику травяну настойку» — нечто вроде бальзама на трех десятках трав, существенно укреплявшую пищеварение, суставы и, как я подозревал, иммунитет. Поэтому я после апробации велел наградить дохтура ста рублями, наладить массовое производство сей настойки и ввести ее в суточную норму довольствия в размере чарки на душу. С утра и вечером солдату полагался неполный шкалик [92] (как-никак на земле спят-то), а на обед — ложка. И сейчас ротные лекари, строго проверив у бойцов чистоту вымытых рук, как раз и угощали проконтролированных ложкой настойки… Я с довольным видом окинул взглядом раскинувшуюся картину. Вот что значит подавленные вражеские батареи. В принципе, Львов можно было брать уже пару дней назад, но я медлил, ожидая, пока гарнизон сдастся сам. Незачем гробить людей во время бесполезного штурма…
92
Чарка, шкалик — старые русские меры объема. Чарка — чуть больше 120 мл. Шкалик — 1/2 чарки.
Весной тысяча шестьсот тридцать четвертого османы ударили не слишком великим войском. Их основные силы были заняты в Персии, где султан бодался с внуком Аббаса I — Софи-Мирзой, принявшим тронное имя Сефи I. Так что румелийский бейлербей привел всего около двадцати тысяч человек, усиленных теми же едисанцами, кои в прошлом году уже воевали на южной украине Речи Посполитой, нанятые запорожцами. Но само появление османского войска в границах страны вкупе с не до конца подавленным бунтом вынудило сейм объявить Посполитое рушение. И король Владислав выступил навстречу османам с сильным войском. Где османы, как в тысяча шестьсот двадцать первом году под Хотином, потерпели сокрушительное поражение под Тарнополем. А потом Владислав развернул собранные войска и обрушился на Подолию и Волынь…
И вот тогда стало понятно, что все, что творили «латиняне» до сего дня, были еще цветочки. Особенно зверствовали «новые католики», выходцы из ранее православных семей, принявшие католичество, — Вишневецкие, Радзивиллы, Сапеги… И страна окончательно встала на дыбы. Я понял, что войны не избежать, и, отправив Владиславу грозное письмо, одним из главных требований которого было отменить массовое
93
Реальные выдержки из сообщений о зверствах отрядов Иеремии Вишневецкого.
После Крещения был объявлен сбор войск, отпущенных «на жилое», коих удалось собрать к началу февраля. И весь февраль, март и первую половину апреля войска восстанавливали форму. А во второй половине апреля тысяча шестьсот тридцать пятого года две армии, одна под моей командой, а вторая — под командой Мишки Скопина-Шуйского, двинулись на запад.
Войско Скопина-Шуйского в составе сорока пехотных, двадцати двух драгунских, трех кирасирских, трех полевых и двух осадных артиллерийских полков, да с тремя тысячами касимовских служилых татар общей численностью почти восемьдесят тысяч человек, паровым катком двинулось на Литву. В начале мая были взяты Орша и Витебск, в первых числах июня — Минск, а двадцатого июня Мишка прямо-таки молниеносно разгромил тридцатипятитысячное польское коронное войско, состоящее из шести тысяч кварцяного войска и Посполитого рушения во главе с самим королем Владиславом, и через четыре дня осадил Вильно. Я же с тридцатитысячным войском в начале июня осадил Киев. Город продержался полтора месяца, за это время ко мне присоединилось еще около десяти тысяч казаков и иных восставших войск, а Ромны, Полтава, Черкассы, Переяславль, Белая Церковь и Корсунь прислали депутации, дабы просить принять их под свою руку либо подтвердить верность уже отправленным грамотам.
До начала зимы Скопин-Шуйский взял Вильно, Тракайский замок, Гродно и Новогрудок. А я — Житомир и Острог. Рогачев, Могилев и Полоцк сдались сами. На сем кампания тысяча шестьсот тридцать пятого года и закончилась. Двадцатого февраля я прибыл в Вильно, где собравшийся съезд литовской шляхты торжественно низложил Владислава IV Вазу и обратился ко мне с просьбой принять титул Великого князя Литовского. А я… отказался! Это произвело шок. Но мне совсем не улыбалось вляпываться в разборки со своевольной, набравшейся польской спеси литовской шляхтой. Принятие же титула Великого князя Литовского означало для меня официальное подтверждение всех прав и вольностей шляхты… Съезд уговаривал меня три дня. Литовская магнатерия, организовавшая этот съезд, обивала пороги Верхнего замка, в котором я остановился, но я оставался непреклонным… Качумасов же в этот момент усиленно обрабатывал мелкую литовскую шляхту, разъясняя им, что Великим князем Литовским царь-де быть не желает, но вот ежели отдельныестароства и воеводства пожелают перейти под его руку, то тогда, мол, царь, конечно… А дальше следовали разные намеки и откровенные предложения для тех, кто казался наиболее ловким и понятливым.
Кампания тысяча шестьсот тридцать шестого года оказалась гораздо труднее. Полякам зимой удалось-таки заключить мирный договор со шведами, которым явно очень не понравились мои польские успехи. И навербовать армию в землях Священной Римской империи германской нации, где произошла приостановка тянущейся уже почти двадцатилетие бойни, начинавшейся как война между католиками и протестантами, но теперь уже превратившейся в такую свалку, что сам черт ногу сломит. Так что в июне тысяча шестьсот тридцать шестого года Скопину-Шуйскому, чьи войска, вследствие того что почти двадцать тысяч человек было посажено гарнизонами в захваченных городах, несмотря на подошедшие подкрепления, уменьшились до шестидесяти пяти тысяч человек, удалось в довольно тяжелой битве разгромить армию короля Владислава, состоящую из двадцати тысяч наемников и тридцатитысячного Посполитого рушения. В отличие от прошлого года, когда поляки бросились бежать сразу после того, как пехотные полки опрокинули кварцяную пехоту, и потому потери шляхты оказались не слишком велики, это поражение обернулось для поляков настоящей катастрофой. В этот раз они дрались упорно. И потому потеряли только убитыми более десяти тысяч человек. Еще почти двадцать восемь тысяч попали в плен. И это означало, что польского войска больше нет…
До конца года Скопин-Шуйский «зачищал» Литву, продвинувшись до побережья Балтики на севере и до Ломжи и Бреста-Литовского в центре, старательно обойдявассальную Владиславу Пруссию, ибо она являлась частью Священной Римской империи, с коей мне совершенно не нужно было никаких недоразумений, а я почти парадным шагом проследовал до Владимира-Волынского в центре и Каменец-Подольского на юге. Где и застрял на весь остаток года. Ибо Каменец-Подольский был сильнейшей крепостью, да и к тому же построен на скале, что делало невозможным минные работы. За это время сработали «мины», заложенные на Общелитовском сейме. И под мою руку в индивидуальном, так сказать, порядке перешло большинство староств и воеводств, расположенных вокруг Полоцка, Минска, Слуцка, Турова, Пинска, Владимира-Волынского, Луцка, Острога, Киева и иных восточных городов Литвы и южных украин Речи Посполитой. Причем все присланные грамоты были писаны «ото всех сословий» и просили меня принять сии земли под свою руку «по царской воле», что совершенно развязывало мне руки в преобразовании сих земель по образцу остальной России. Без всяких там сохранений шляхетских вольностей и строгого следования литовским статутам. А я именно этого и добивался.