Царь-гора

Иртенина Наталья Валерьевна

– Ну а те… ну которые, – боялся радоваться дед, – ты с ними как?

– Их проглотили горы.

Федор посмотрел на ногу Аглаи, взял у деда ружье, приставил дуло к замку наручников и бестрепетно выстрелил. Железка распалась на две части.

– Я отвел их в пещеру с золотом, – сказал он, глядя ей в глаза.

– Ты… – она смотрела на него в ужасе.

Федор протянул ей руку, но Аглая сжалась в углу.

– Я пытался предупредить их, как мог. Они не вняли.

– Ты принес их в жертву, – пробормотала Аглая.

Ее била крупная дрожь, темные круги под глазами стали почти черными.

– Нет. Я не делал этого. Это чушь. Дай мне руку, мы уедем отсюда и забудем всю эту историю.

Аглая качала головой.

– Как же это можно забыть?.. Ты не должен был… Уходи, Федор.

– Вот как, я снова в опале? Что я «не должен был»? Надо было оставить тебя этим волкам на растерзание? – Федора душил гнев, едва сдерживаемый. – Я отвел их туда, чтобы выкупить тебя. Там лежала гора золота, как будто для этого и предназначенная…

– Она не для этого была предназначена, – тихо перебила его Аглая. – Ты знал это.

– Не знал. И не знаю, – отчеканил Федор. – И в мыслях не было.

– А должно было быть. Надо же думать, прежде чем…

– Так, – зло сказал он. – Значит, я кретин и злодей?

– Нужно испытывать себя и мотивы своих поступков, – потупилась Аглая.

– Ты не понимаешь…

– Это ты не понимаешь, – бросила она, вскинув голову. Глубоко запавшие глаза смотрели почти безумно, с мукой.

– Или ты даешь мне руку, или я уезжаю.

– Уезжай, – после короткой паузы сказала она.

– Ну вот и поговорили, – криво усмехнулся Федор.

Он открыл окно кухни и перелез через подоконник.

– Дед, ты со мной?

– Да как же я ее тут оставлю? – горестно воскликнул дед Филимон.

– Как знаешь. – Федор спрыгнул на землю.

Дед потер дулом ружья висок и вздохнул:

– Ты бы мне сказала, что ль, о чем вы тут разговаривали, будто малахольные какие?

В купе поезда, медленно уходящего с барнаульского вокзала, было парко, словно сюда провели отдушину прачечной. Радио бравурно напутствовало отъезжающих. Позднее лето махало на прощание попестревшими ветками кленов. Федор опустил окно ниже и выключил звук.

– Ну, как говорится… – сосед по купе поставил на столик бутылку водки, отвинтил крышку и разлил в стаканы по маленькой. – За все, что было, чтоб оно еще раз было.

Он чокнулся стаканом о стакан, выпил и в ожидании посмотрел на Федора.

– Извините, не пью.

– Давно? – с пониманием отнесся пассажир.

Федор, не ответив, расстегнул рюкзак и достал рубашку, чтобы переодеться.

– Не переживай, – ободрил сосед. – Ты молодой. Организм, как говорится, крепкий. Твое от тебя не уйдет. Врачи запретили или так, баба?

Федор встряхнул рубашку, и на пол со стуком упало нечто увесистое, закутанное в платок. Недоумевая, что бы это

могло быть, он подобрал вещь и развернул.

– О! – сказал сосед. – Все-таки баба. Что ж медальончик без цепки?

Федор почувствовал, как пылают у него щеки. На ладони лежало Аглаино богатство – золотой кругляш с Женой, имеющей во чреве. Девчонка с диким характером и непредсказуемым поведением, не желавшая видеть его, даже не попрощавшаяся, каким-то образом исхитрилась подсунуть подарок.

Первым желанием Федора было выкинуть медальон в окно, а вместе с ним и записку, не читая. Затем ему стало интересно, какие мотивы были у нее на уме. Он хотел выйти из купе, но сосед остановил:

– Да сиди, читай спокойно. Баба, она дело такое. Комфортабельность любит. А я покурю пойду.

Когда дверь закрылась, Федор развернул записку. «Это чтобы расплатиться с твоими долгами», – говорилось там. Даже подписи не было.

Он порвал бумагу на мелкие клочки и высыпал за окно. Потом взял со стола стакан, поднес ко рту, помедлил и выплеснул водку вслед утраченной надежде, разлетевшейся вдоль железной дороги.

Москва оказалась неожиданно шумна, кичлива, бестолкова. Федор не был готов к подобной перемене, оглушавшей, будто ведро мерзлой воды на голову, и с первой же минуты захандрил.

Но за пестрым балаганным фасадом столицы было и другое. Из-за стекол зданий и машин, из отдушин метро и дверей магазинов, с чердаков и из подвалов, даже из глубины человеческих глаз на него смотрело нечто. Оно вымораживало душу пещерным холодом и выгрызало на сердце свое клеймо: помни о нас всегда. Тайный пещерный народец давал знать, что их владения давно простираются повсюду и первопрестольная – всего лишь одна из клоак бесконечного подземелья.

Впервые осознав жестокую тяжесть девкиного дара где-то в районе Уральских гор, через которые медленно тащился поезд, Федор решил, что ни о чем жалеть не будет. Ни об оставленной в Золотых горах слепоте, ни о потерянной любви, ни о мятежном хаосе, наполнившем душу. Да и не терял он любовь, вдруг подумалось ему. «Спроси у цветка – почему он вырос там для тебя?» Разве так теряют любовь? Нет, так ее находят. С вершины горы либо падают, ломаясь насмерть, либо сходят, обретая любовь к миру, лежащему внизу.

Но теперь между ним и миром стоял легион пещерных жителей.

…Федор шагал по коридорам клиники, разглядывал номера на дверях. Коридоры ветвились, как в лабиринте, по ним гуляли на костылях и на колясках травмированные, забинтованные люди. Между пациентами лавировал вечно спешащий медперсонал.

– Простите, – Федора нагнал человек в накинутом белом халате и с портфелем в руке, пытливо заглянул ему в лицо, – не вы ли правнук полковника Шергина?

– Вы ошиблись, – сухо сказал тот и сделал попытку пойти дальше.