Царь Горы

Рымжанов Тимур

Бекболат, вдруг, хищно улыбнулся.

— Это как в нашей казахской игре «кокпар» — хватай первым тушу барана и, подгоняя резвого скакуна, скачи к финишу, раздавая пинки соперникам! Так, что времени осталось очень мало. Я обещал Терентьеву расчистить тебе плацдарм для броска.

Заметив мой вопросительный взгляд, пояснил:

— Военные к тебе не сунутся — поостерегутся, я все же чекист, а Емельянова попробую отвлечь бумажной волокитой — не до тебя будет. Ты только прорвись… Я и без намеков Терентьева понял, что тебе это по силам. Аксакал, опять же, кому попало, свой священный амулет не подарит. Сам убедился какой могучий дед, а ведь ему уже под сто лет! Здесь, в степи, он для нас непререкаемый авторитет

и местный гуру!

Бекболат налил еще водки в чашечки.

— Давай за аксакала!

Мы чокнулись, выпили и молча доели остывающий бешбармак. В юрту просочился, словно призрак, солдатик. Осторожно водрузив на столик две большие пиалы с горячим бульоном, он достал из кармана еще одну бутылку водки и услужливо открутил пробку; сунул бутылку в протянутую руку полковника и испарился. Сытная еда и горячий бульон, да под водочку, вконец примирили меня с предстоящей возможностью гробануться по пути к башне. Я расслабленно откинулся на свернутые вдоль войлочных стен матрасы. Бекболат последовал моему примеру и повозившись, наконец устроился поудобнее. Все так же, негромко, стал рассказывать про Терентьева:

— Мы с ним связаны еще с Афганистана. Я сержантом был в пехоте, а Терентьев — старшим лейтенантом КГБ. Командовал особым взводом с экспериментальным оружием. Изводил душманов в пещерах и схронах, а я — в оцеплении, обеспечивал охрану секретного оборудования. «Шайтан-труба» называется, это ее «духи» так окрестили. Через нее закачивали особый газ, который при детонации уничтожает все живое. Охотились за нами особо — большие деньги за наши головы давали. В каких только переделках мы с ним не бывали и до сих пор дружим. Да ты и так, наверное, в курсе…

Помолчав немного и шумно повздыхав, вдруг вернулся к главной теме.

— Фактически, вся эта вновь прибывшая группа ученых, прикрытие для твоего проникновения на объект.

Я поежился от неприятного ощущения, что все мы являемся расходным материалом для чьих-то амбиций и только новая порция водки, приглушила это чувство.

— Активность башни возрастает. Мы вынуждены расширить зону оцепления. Это последний шанс проникнуть к ней. Дальше здесь командовать будут другие. Нам доверят только патрулирование периметра. В лучшем случае — паритетное участие в исследованиях. Время упущено.

Бекболат смачно выдал витееватую фразу на родном языке, очевидно, матерного содержания и, не удовлетворившись сказанным, добавил сложное идиоматическое выражение уже по-русски. Его крепкая, смуглая рука потянулась к, еще почти полной, бутылке…

Спалось плохо. Наплывали воспоминания об армейской службе, навеянные отчаянным храпом безмятежно спящих солдат. Простота моих курсантских будней вспоминалась с ностальгией. Как и то, полуголодное, детдомовское отрочество, что предшествовало поступлению в военное училище. Нравился армейский аскетизм, отшлифованный до мелочей предыдущими поколениями. Курсантская задача была впитать этот опыт, довести свое физическое состояние до определенного совершенства, когда заученные до автоматизма действия превращают тебя в грозную боевую единицу на поле боя. Конечно, задача ставилась шире. Ведь из нас ковали офицеров, будущих командиров воинских подразделений, но сколько себя помню, я больше тяготел к физическим нагрузкам и огнестрельным железкам, чем к решению тактических задач. И только благодаря настойчивости моих воспитателей был избавлен от столь наивного заблуждения по поводу военной учебы.

— Без мозгов, ты не солдат, а пушечное мясо! Став офицером, тем более обязан, внушить это своим подчиненным. Боеспособное подразделение, это как крепко сжатый кулак! Командует этим кулаком грамотный офицер, а не безответственный неуч с офицерскими погонами, тычущий растопыренной пятерней в лицо противнику! — внушал нам преподаватель тактики,

подполковник Горелов.

— Можно быть отличным тактиком или даже стратегом, но не воспитав при этом толковых солдат, вы обречены на поражение. — вторил ему начальник училища полковник Князев.

Оба были боевыми офицерами, прошли Афганистан. Нам досталась уже на излете — Чечня. Армия разлагалась по безымянным гарнизонам, изредка встряхиваемая командировками на Кавказ. Закончив с отличием военное училище, с недоумением на собственной роже, оказался в тыловых чертогах. Главный штаб тылового снабжения! Мечта карьериста! Когда масштабная отправка, в места не столь отдаленные, очередной партии проворовавшихся снабженцев проредила их стройные ряды; командование, спешным образом, заткнуло образовавшиеся прорехи свежим пополнением из выпускников военных училищ. Хватали всех подряд: главное, чтобы молодые и неопытные; дабы не внести сумятицу в отлаженный механизм воровства, ведь все ключевые фигуры этого доходного занятия оставались на месте, а нужны были очередные «козлы отпущения». Это позже, я разобрался в подоплеке своего назначения, а тогда пребывал в полном унынии и прострации.

Мотался с какими-то бумагами по командировкам, участвовал в бесконечных инспекциях. Вся эта кипучая деятельность проходила словно мимо меня, не задевая не единой струнки в душе. Превратился в исполнительного, оловянного солдатика. Видимо это устраивало мое начальство: все мои рапорты о переводе просто игнорировались. Для поощрения присвоили очередное звание, дали квартиру. Плыть одному, в бумажном кораблике, по спокойному, ленивому течению было невыносимо тягостно и я — женился. Видимо совсем отупел от безнадеги, раз решился на это. Не заладилось сразу: не успели отзвучать свадебные тосты, как посыпались упреки. Служба, командировки — в расчет не брались. Маленькая зарплата, тесная квартира, «…какие дети! Об этом не может быть и речи!», эти темы перемежались с другими: шопинг по модным бутикам, поездка к морю, рестораны, «…я тебе не кухарка — целый день торчать у плиты!». Стал срываться на службе: от одного вида этих ворюг в погонах с души воротило. В назидание был сослан в Чечню, в долгую командировку, где и произошел поворотный момент в моей армейской судьбе.

До сих пор не ведаю, чего привязались эти четверо расхристанных офицеров ко мне в вечерней сизой пелене дыма от аульных очагов. На роль патруля, они мало подходили, так как разило от них перегаром за версту, да и пароль им не был нужен. Один из них, злобно ощерившись, вдруг выхватил нож.

— Что, сука штабная, здесь ошиваешься!? Орден на мундирчик примериваешь, а? Вот, я тебе дырочку-то и просверлю…

Тут меня и перемкнуло. Я словно выплеснул из себя всю накопившуюся горечь паскудного бытия на эту шатию-братию, что нашла себе развлечение посреди чеченского села в лице одинокого штабного офицера. Дрались молча: видно было, что передо мною тертые калачи. Аул был набит военными всех мастей: велась очередная антитеррористическая операция и лишний шум нападавшим был не нужен. Я уже уровнял шансы, отправив в нокаут троих и возился с четвертым, поймав его на удушающий прием. Жилистое, верткое тело силилось вырваться из захвата, пока наконец не обмякло, потеряв сознание.

— Прекратить немедленно! Встать смирно капитан, перед вами полковник!

Я стоял в окружении крепких ребят в масках, явно вернувшихся из вылазки в «зеленку». Передо мной маячил коренастый силуэт полковника, сдернув с себя маску, он почти вплотную приблизил ко мне квадратное, суровое лицо и свистящим, злым шепотом поинтересовался:

— Что за цирк тут устроили… (такой виртуозный мат, я услышал впервые).

Ноздри его хищно затрепетали, принюхиваясь и вдруг: жесткое лицо передо мной расслабилось, желваки на скулах исчезли, а в глазах мелькнула хитринка.