Царь и царица

Гурко Владимир Иосифович

Степень личной преданности министра Государю всегда измерялась именно этим последним обстоятельством.

Вследствие этого, в большинстве случаев разномыслие между Царем и его министрами сводились к тому, что министры отстаивали законность, а Царь настаивал на своем всесилии. В результате сохраняли расположение Государя лишь {39} такие министры, как Н. А. Маклаков или Штюрмер, согласные для сохранения министерских портфелей на нарушение любых законов. Но трагизм был в том, что этих министров за их противозаконное угодничество принималась всячески травить общественность и в конечном результате, Государю приходилось и

с ними расставаться, так как до момента полного порабощения его воли волей Императрицы он постигал, что нельзя доводить общественность до белого каления, что существуют такие моменты, когда власть, даже деспотическая, не может не считаться с общественным мнением.

Насколько ревниво Государь старался охранять свои самодержавные права, а инициативу в управлении страной считал своей прерогативой, видно, между прочим, из его отношения к Государственному Совету прежнего состава, который, до издания манифеста 17-го октября 1905 г., обладал лишь совещательным голосом. Учреждение это, в которое входили исключительно старые испытанные слуги самодержавия, не пользовалось фавором Николая II только потому, что Совету случалось по делам общегосударственным высказывать свое мнение, иногда выходившее за пределы вопросов, непосредственно переданных на его рассмотрение.

Особенно ярко проявилось это отношение Государя в 1900 г., когда Государственный Совет осмелился выразить пожелание об отмене права волостных судов приговаривать лиц крестьянского сословия к телесному наказанию. На означенном мнении Государственного Совета Николай II резко написал: "Это будет тогда, когда я этого захочу".

Нужно отметить одно весьма любопытное явление: несмотря на свои деспотические {40} наклонности и всегдашнее стремление использовать в полной мере, казавшуюся ему неограниченной, царскую власть, Николай II ни на своих отдельных сотрудников, ни на России в целом не производил впечатления сильного человека. Обаяния его властности никто не чувствовал.

Происходило это потому, что в личности Николая II наблюдалось странное и редкое сочетание двух, по существу совершенно противоположных, свойств характера: при своем стремлении к неограниченному личному произволу, он совершенно не имел той внутренней мощи, которая покоряет людей, заставляя их беспрекословно повиноваться. Основным качеством народного вождя - властным авторитетом личности - Государь не обладал вовсе. Он и сам это ощущал, ощущала инстинктивно вся страна, а тем более лица, находившиеся в непосредственных сношениях с ним.

Отсюда понятно, почему подрывалось в корне значение всех, принимаемых Царем мер, как бы они ни были круты сами по себе, какими бы последствиями ни грозило игнорирование ими.

Таким образом, обаяние царской власти в стране, столь сильное при Александре III, постепенно ослабевало даже в массах; наконец, исчезло совсем...

При этих условиях ее крушение было неизбежно.

{41}

4.

Если Государь, за отсутствием у него необходимой внутренней мощи, не обладал должной для правителя властностью, то Императрица, наоборот, была вся соткана из властности, опиравшейся у нее к тому же на присущую ей самонадеянность.

Властность эта сказалась еще до вступления ее в брак. Весьма характерна в этом отношении запись, внесенная ею в дневник Николая II почти тотчас после ее приезда в качестве нареченной невесты Наследника в Ливадию:

"Не

позволяй другим быть первыми и обходить тебя, - вписывает в дневник Цесаревича только что прибывшая в Россию принцесса Алиса.
– Ты - дорогой сын твоего отца и тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всем. Выяви твою личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты".

В этой записи уже ясно слышны и ноты, которые впоследствии столь громко зазвучали в ее письмах к Государю периода великой войны. Из этих же писем выясняется настойчивость Императрицы: чем большее она встречает противодействие своим желаниям, тем она становится напористее, прибегая решительно ко всем доступным ей средствам. Тут и ссылка на {42} мнение "нашего Друга", тут и неотступная просьба и усиленная ласка, в которой, под бархатными словами, местами проглядывает гневное чувство.

Властность Царицы была настолько велика, что окружающая клика, для внушения Императрице тех или иных своих желаний, старалась воздействовать именно на это столь мощно у нее развитое чувство. Можно даже с уверенностью сказать, что и Распутин, в качестве советчика по политическим вопросам, а в особенности впоследствии Протопопов, были ей любы, потому что они поддерживали и воспевали ее всемогущество.

Действительно, представляется весьма сомнительным, мог ли бы Распутин, не взирая на все свое влияние, заставить Царицу отказаться от осуществления какого либо намерения, которое она горячо желала бы исполнить. Прославление неограниченного самодержавия было во всяком случае одним из основных козырей в руках лиц, понемногу захвативших Александру Феодоровну в свою тонкую, пропитанную ядом лести, липкую паутину.

Нельзя при этом не отметить, что в то время как Государь черпал уверенность в правильности своих решений в сознании, что они ему внушаются свыше и на собственный разум при этом не полагался, Царица, при всей своей религиозности, искала доводов в пользу предпринимаемых ею действий в собственных размышлениях, которые в последний период царствования лишь увенчивались санкцией лица, почитаемого ею за боговдохновенного.

Влияние Распутина на Царицу в вопросах государственных построено было, главным образом, на том, что и он и его клика умели внушить Александре Феодоровне сознание, что она {43} одна способна отстоять самодержавную власть русского Царя, которую, сама по всей вероятности этого не сознавая, она стремилась фактически всецело присвоить себе. Больше того: при проведении тех или иных лиц на министерские посты, Распутин и его alter ego, A. A. Вырубова, стремились лишь незаметно подсказать своих кандидатов Царице и только, после того как Императрица как будто сама на них останавливалась, они подкрепляли ее выбор одобрением и благословением Распутина.

В данном случае проявлялась одна из слабых струн природы Александры Феодоровны, а именно отсутствие у нее дара распознавать внутреннюю сущность людей. Отличить лиц, истинно преданных как ей лично, так и монархическому строю, от обыкновенных льстецов, она не умела, что и привело, в конечном счете, к исключению из числа приближенных и к удалению от двора кн. В. Н. Орлова, А. А. Дрентельна и, состоявшей при великих княжнах в качестве воспитательницы, С. И. Тютчевой, глубоко преданных царскому дому, но не скрывавших своего отрицательного отношения к Распутину и занятому им при дворе положению.