Царь и Россия(Размышления о Государе Императоре Николае II)
Шрифт:
Русско-германская война началась в 1914 году по той же причине, как Русско-японская в 1905 году: пока не был закончен Великий сибирский путь и пока не было кончено перевооружение русской армии. Только и всего. Япония не могла ждать, как не могла ждать и Германия. Как в 1941 году не мог больше ждать Гитлер.
Итак: началась война. Правительство Николая Второго наделало много ошибок. Сейчас, тридцать лет спустя, это особенно видно. Тогда, в 1914-м, это, может быть, так ясно не было. Основных ошибок было две: то, что призвали в армию металлистов, и то, что не повесили П.Н. Милюкова. Заводы лишились квалифицированных кадров, а в стране остался ее основной прохвост. В день объявления войны П.Н. Милюков написал в «Речи» пораженческую статью. «Речь» все-таки закрыли; потом Милюков ездил извиняться и объясняться к Великому князю Николаю Николаевичу, и тот сделал ошибку: «Речь» снова вышла в свет, а Милюков снова стал ждать «своего Тулона» [537] . Тулон пришел в феврале 1917 года.
537
То есть удачного начала карьеры. Осада Тулона в 1793 г. стала
Это были две основные ошибки. Правда, в те времена до «мобилизации промышленности» люди еще не додумались, а политических противников вешать принято не было: реакция. Впрочем, своего сэра Кэзмента англичане все-таки повесили. Поплакали, но повесили.
В 1939 году Сталин с аппетитом смотрел, как немцы съели поодиночке: Польшу, Голландию, Бельгию и, главное, — Францию. И — остался со своим другом с глазу на глаз. В 1914 году положение на французском фронте было, собственно, таким же, как и в 1940: Жоффр расстреливал целые дивизии, чтобы удержать их на фронте. Германская армия двигалась с изумительно той же скоростью, как и в 1871, и в 1940. Русские реакционные железные дороги справились с мобилизацией армии на две недели раньше самого оптимистического расчета русского Генерального штаба. И самого пессимистического расчета германского Генерального штаба. Но наша мобилизация закончена все-таки не была: расстояния. Николай 11 — по своей Высочайшей инициативе — лично по своей — бросил самсоновскую армию на верную гибель. Армия Самсонова погибла. Но Париж был спасен. Была спасена, следовательно, и Россия — от всего того, что с ней в 1941–1945 годах проделали Сталин и Гитлер. Ибо если бы Париж был взят — то Франция была бы кончена. И тогда против России были бы: вся Германия, вся Австрия и вся Турция. Тогда дело, может быть, не кончилось бы и на Волге.
Я еще помню атмосферу этих дней. Паника. Слухи. Измена. Глупость. Мясоедов, Сухомлинов, Распутин. Потом — после войны — Фош и Черчилль с благодарностью вспоминали «глупость или измену», которая спасла Париж, спасла союзников — и чуть-чуть было не спасла Россию.
Потом — война зарылась в землю. Русские, немецкие, французские, английские и прочие военные полуспецы, пишущие военные истории, разбирают военные ошибки: Жоффра и Фоша, Николая Николаевича и Алексеева, Николая Второго и Черчилля, Гинденбурга и Людендорфа. Я стою на той точке зрения, что все это не имеет вовсе никакого значения. И по той совершенно простой причине, что на всех фронтах были одинаковые генералы, делавшие одинаковые ошибки, и что в конечном счете эти генералы и эти ошибки выравнивались автоматически. Сегодня — запоздал Ренненкампф, завтра — запоздает Макензен. Не судят, конечно, только победителей. Нужно же иметь символ победы. Или в противном случае — нужно же иметь козла отпущения. Иногда, впрочем, роли несколько перемешиваются: жертва поражения становится символом грядущей победы; так случилось с нашими декабристами.
Я не знаю, насколько наши генералы были хуже или лучше германских. Я не знаю, был ли Куропаткин действительно такой бездарностью, как у нас принято думать. Да, подбор и выдвижение высшего командного состава было поставлено отвратительно — об этом пишет и Деникин. Да, русская военная доктрина была чисто германской — о Суворове забыли начисто и зубрили Клаузевица. Но приблизительно так же был поставлен подбор генералитета и в германской армии. И она тоже базировалась на Клаузевице. Общая подготовка германской армии была неизмеримо выше нашей: вся страна сотню лет экономически, психологически и профессионально готовилась к войне — «последней и решающей». Во всяком деревенском трактире был свой почетный стол, за который могли садиться: аристократия деревни и участники войны — орденоносцы. Если в каждой деревне так делается сто лет, то это, конечно, действует. У нас это просто не было возможно, — как и собирание тюбиков. Вся машина германской армии была сколочена гораздо крепче нашей — это помогло мало. Наша машина, как и всегда в нашей истории — сколачивалась на ходу. Недавнее прошлое этой машины — было очень плохо: две неудачные войны — Крымская и Японская, отвратительное положение офицерства — нищего, забитого, презираемого «общественностью» и преследуемого революционерами, общепринятая пропаганда против милитаризма, империализма, золотопогонников, опричников и прочее и прочее. И это, впрочем, помогло мало. Первые дни и месяцы войны продемонстрировали поистине изумительный сдвиг: вчерашних опричников носили на руках. Вчерашние демонстранты и революционеры перли добровольцами. Толпы и десятки тысяч человек ходили с царскими портретами. И вот, тут-то наши последующие историки нам говорят: даже и этого подъема Николай не сумел использовать. А — как было «использовать»?
Оглядываясь на эти героические и решающие годы, я теперь думаю, что во всей России было только три человека, которые точно знали, чего они хотели: Николай II, Милюков и Ленин. Русского народа, в сущности, не знал никто из них. Николай Второй его просто не мог знать во дворце, да еще и в нерусском Петербурге. Но Николай Второй действовал на основании традиции — и традиция более или менее совпадала и с общим инстинктом русского народа. Николай Второй хотел: победы, укрепления престола и замены Государственной Думы чем-то по крайней мере более приличным. Милюков и Ленин хотели власти и только власти. И никакие приличия на их дороге не стояли. Биография Ленина более или менее известна. В своей книге «Две интеллигенции» я привожу самые основные этапы политической биографии Милюкова. Это — или полная бессовестность, или полная безмозглость. Или и то, и другое вместе взятые. Что в 1914–1916 году означал рецепт «использовать народный подъем»? Или «протянуть руку народу»? Или «найти общий язык со страной»? Только одно: передать всю власть в руки Милюкова-Ленина. То есть организовать полусовдепское Временное правительство уже в 1914 году.
Подъем был действительно небывалый. Не потому ли Милюков сменил вехи и стал проповедовать захват Дарданелл? Еще летом 1917 года Ленин на митинге клялся и божился, что и он — за войну до полной победы, — это Ленин, прибывший в Питер битком набитый немецким золотом и немецкими чеками. На этом митинге я в первый раз слышал Ленина. Оратор он был отвратительный: картавил, путался, потел и волновался страшно. Пролетариат
Так вот: война. И еще до нее, после Столыпина — начало перековки русской интеллигенции. Осенью 1912 года у нас в университете еще были забастовки и «беспорядки». И еще вмешивалась полиция. Зимой 1913–1914 годов мы уже обходились и без полиции — мы просто били социалистов по зубам. Это было, конечно, некультурно. Но, странным образом, это помогало лучше, чем полиция. Получивши несколько раз по морде, центральные комитеты и члены центральных студенческих комитетов РСДРП и СР как-то никли и куда-то проваливались. Осенью 1914 года студенчество поперло в офицерские школы — добровольцами. Правительство старалось не пускать: весь мир предполагал, и Германия тоже, что война продлится месяцев шесть. Правительство дорожило каждой культурной силой. Народные учителя от воинской повинности были освобождены вообще. Студентов резали по состоянию здоровья: меня не приняли по близорукости. Не думаю, чтобы когда бы то ни было и где бы то ни было существовало правительство, которое держало бы свою интеллигенцию в такой золотой ватке и была бы интеллигенция, которая так гадила бы в эту ватку. Но уже и до 1914 года был перелом. В 1914 году наступил геологический сдвиг. Что было делать Николаю Второму, и что было делать Милюкову?
Снарядов не было все равно. И никакой энтузиазм не мог накопить их раньше, чем года через два. Союзных поставок не было вовсе — мы были начисто отрезаны от внешнего мира. Стали строить заводы военного снаряжения и в непотребно короткий срок построили Мурманскую железную дорогу — кстати: в свое время постройка Сибирского пути шла почти в полтора раза скорее, чем современная ей постройка Тихоокеанского пути. «Стратегия войны» была проста до очевидности: нужно как-то продержаться. К тому именно времени относится почти анекдотический визит американской комиссии на русские военные заводы. Комиссия должна была их инспектировать. Комиссия осмотрела казенные военные заводы и довольно поспешно уехала обратно в САСШ: наши заводы оказались очень новы и очень нужны и для САСШ. В своей книге о социализме я ставлю и такой вопрос: казенные заводы были казенными заводами, то есть предприятиями социалистического типа. Нигде во всей русской литературе я не нашел не только ответа на вопрос, но даже и вопроса: чем объяснить их блестящую работу? Этим наша «наука» не поинтересовалась. А может быть, и некоторый процент «социализма» был бы вовсе не так утопичен именно при «самодержавии»…
Имейте ввиду: все эти годы я провел в качестве репортера. Может быть, мне когда-нибудь удастся написать о том, как шла в России настоящая борьба за власть: не о декоративных заседаниях, комиссиях, блоках, соглашениях, программах, обещаниях, восклицаниях и прочем — а о том, что совершалось на низах: в казармах, на заводах, на Обводном канале, в полицейских участках и ночлежках. Так, например, последние предреволюционные месяцы я был рядовым лейб-гвардии Кексгольмского полка. Это был не полк, и не гвардия, и не армия. Это были лишенные офицерского состава биологические подонки чухонского Петербурга и его таких же чухонских окрестностей. Всего в Петербурге их было до трехсот. Как могло правительство проворонить такие толпы? Летом 1917 года я говорил об этом Б. Савинкову — он тогда был военным министром. Савинков обозвал меня паникером.
Что было делать Николаю Второму? Только одно: готовить победу. Что было делать П. Милюкову? Только одно: срывать победу. Ибо если бы конец 1917 года — как на это рассчитывал Николай Второй, принес бы России победу, — то карьера П.Н. Милюкова и вместе с ней все надежды и все упования русской революционной интеллигенции были бы кончены навсегда. «Пятидесятилетний план» Николая Второго, его деда и его отца, его предков и его предшественников был бы «выполнен и перевыполнен». Россия одержала бы победу — под личным командованием Царя. При каком бы то ни было участии Русского Царя в какой бы то ни было «Лиге наций» ничего похожего на женевский публичный дом не было бы возможно. При консолидированной России — никакой Гитлер не попер бы на Вторую мировую войну, Гитлер так и писал — «русская революция есть для нас указующий перст Провидения» — Провидение подвело. В 1930-х годах при соблюдении довоенного промышленного темпа — Россия приблизительно «обогнала» бы САСШ — не по всем показателям, но по очень многим. Мы с вами не сидели бы здесь — но это, конечно, не имеет никакого значения. Имеет значение другой вопрос: что стало бы с «эпохой войны и революций», на которую нацеливался ведь не только один Ленин. Для русской революционной интеллигенции, как для Японии 1905 года, для Германии 1914 или Сталина в 1947 году — выхода бы не было. О том, что Сталин в 1947 году не мог действовать иначе, чем он действовал, я пишу в другом месте. Сейчас скажу только очень схематически: принятие плана Маршалла означало бы подчинение капиталистическим методам, а эти методы Сталина бы съели [538] . Очищение Венгрии, или Польши, или прочего в этом роде означало бы создание в Венгрии, или Польше, или в прочих — правительства и армии, исполненных предельной ненависти и к коммунистам, и к коммунистам-завоевателям. СССР оказался бы охваченным тесным кольцом стран и народов, на которых не могла бы подействовать никакая коммунистическая пропаганда. В СССР пришлось бы вернуть еще и еще сотни тысяч солдат и офицеров Красной армии. И на границах СССР держать новые миллионы — защиту против вчерашних «сателлитов». Пришлось бы поставить крест над мировой революцией. И ждать капиталистической консолидации всего мира, консолидации, которая в конечном счете не может не взять за горло русский отряд мировой революционной сволочи: всех этих коммунистов, энкаведистов, погонщиков и палачей. Их — от пяти до десяти миллионов. Под ними — вечно, хотя и глухо, бурлящее море народного недовольства. И в этой обстановке принять план Маршалла?
538
См. с. 417, сноска 1.