Царь и Россия(Размышления о Государе Императоре Николае II)

Белоусов Петр

В революции 1917 года — торжество греха и предательства, в котором квинтэссенция греха. Так, в связи с постановлением Совнаркома 1918 года об установке в Советской России «памятников великих деятелей социализма, революции и проч.» в список новых монументов был включен и памятник Иуде как «борцу с христианством». Существуют свидетельства, что такой памятник был установлен в Свияжске. На церемонии его открытия глава Красной Армии Лев Давидович Троцкий сказал, что это памятник человеку, понявшему, что христианство — лжерелигия, и нашедшему силы сбросить с себя ее цепи. Он выразил уверенность, что памятники этому человеку в скором времени будут воздвигнуты по всему миру. Хотя памятник Иуде впоследствии был снесен, но след остался.

После всего, что произошло, должны ли мы заключить, что православная монархия в целом потерпела поражение? Да, по отношению к идеалу христианской цивилизации и культуры, которые православная монархия хотела осуществить. Но будем справедливы, это следует измерять только согласно человеческим меркам.

Ибо все человеческие дела и среди них устроение жизни государства и общества на христианских началах в конечном счете с неизбежностью обречены на поражение. Никогда не существует совершенного успеха в рамках земной истории. В искушении осуществить христианский идеал здесь и сейчас, на земле и во временной истории, всегда присутствует тень вавилонской башни. Как если бы судьба человечества могла завершиться на этой отпавшей от Бога земле, как если бы его история могла найти свою цель и свой смысл во временном.

Всякий земной град, и даже православная монархия, — непрочное соединение Иерусалима и Вавилона, Града Божия и града зла. Часто соблазняются словами блаженного Августина о «земном граде», и делают из этих слов неправильные выводы. Ясно, что взятый по существу «земной град», временный град, не есть что-то проклятое Богом. Это нормальное место, где живет человек, созданный Богом, благословленный Им: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею [768] . Это земля, где мы должны умножать таланты, вверенные нам. Это наше Отечество, которое мы любим и которому служим. Мы должны делать все от нас зависящее, и чем ближе приход в мир человека беззакония [769] , тем больше наша ответственность.

768

Быт. 1, 28.

769

2 Фес. 2, 3.

Но при этом необходимо трезвенно видеть всю перспективу. Одно дело создать теоретическую модель общества, где царствуют правда, порядок и мир, заповеданные творению, предназначенные для нашего земного существования, — то, без чего не может обойтись наша временная жизнь. Ничто как православная монархия не может содействовать созданию и сохранению этих ценностей. Но после этого следует тотчас же добавить, что не сюда должен быть направлен наш духовный взор, или, если угодно, идеальный замысел, обозначающий цель, к которой должна устремляться наша деятельность. Если бы такой замысел был действительно осуществим, временная деятельность человека прямо соответствовала бы его возрастанию в вечном. Но вот то, что реально существует: мы имеем не только доброе естество, которое восхотел даровать нам Благой Творец, — в истории и в жизни постоянно обнаруживает себя наше падшее естество, ослабленное и искаженное грехом.

Среди как будто самых благоприятных обстоятельств мы видим повсюду неистребимое и многообразное присутствие греха и зла. Только на краткие мгновения траектория человеческой деятельности становится единой с идеальным путем, ведущим к Богу. Человек постоянно уступает своим страстям, и даже во граде справедливости покоряется прежде всего воле власти. Мир, как правило, — торжество силы, а то, что именуется порядком, основано не на согласии и любви, и этот порядок — не более чем «упорядоченный беспорядок». Каждое благо и каждую ценность этой земли, именуются ли они родиной, искусством или наукой, даже если они устремлены к высшей цели, следует воспринимать как промежуточную цель, как ступени восхождения к Богу, как то, через что человек достигает высшего блага. Увы, в наших руках эти блага, эти ценности нередко разрушаются в самой своей сущности, превращаясь в чудовищные карикатуры.

Здесь не следует сразу же говорить о пессимизме историков-атеистов, выносящих приговор всякой политической системе, в особенности православной монархии. Они констатируют повсюду торжество греха, зла, решительно побеждающего силы добра: православная монархия для них в обозреваемом периоде истории, с точки зрения провозглашаемого ею идеала, — только насмешка над ним. Сознавая слепоту этих историков, там, где они добросовестно заблуждаются, не видя главной — светлой стороны жизни, мы, христиане, не можем не признавать их частичной правоты. В коллективной истории мы находим тот же горький опыт поражения, что и в личной жизни в нравственном плане: Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю [770] . То, что было в начале прекрасной мечтой, благородным предприятием, по мере того как теоретический его образ уточнялся, все более вызывало разочарование. Все яснее обнаруживался разрыв между тем, чем люди хотели бы быть, и тем, чем они остаются и фактически становятся. Наступает день, когда это расстояние становится слишком большим, и перед нами разверзается бездна.

770

Рим. 7, 19.

Но всякое поражение

во временной жизни, каким бы оно ни было, не должно приводить нас в отчаяние, как это бывает с не знающими Бога людьми, когда они видят, что все их возможности исчерпаны. Ибо наша надежда устремляется дальше и выше. Да, все земное приговорено к исчезновению, и зло возрастает. Но Бог никогда не обещал нам, что мы будем непременно успешными в земных делах. Вот почему православное богословие — снова и снова будем повторять эту мысль — отвергает как иллюзию надежду тысячелетнего царства, царства праведников со Христом на этой подчинившейся злу и смерти земле и во временной истории. Скорее мы должны ждать противоположного. Мы знаем, как судит Бог лжепророков, вдохновляемых подобным воображением. «Пусть никто, — говорит блаженный Августин, — не обещает того, чего не обещает Евангелие. Наше Священное Писание не возвещает в веке сем ничего, кроме испытаний и мук, несчастий, страданий и искушений» [771] .

771

Толкование на псалом 39.

Но мы узнали, что подлинная история — та, которая имеет смысл, — не завершается в обозримом пространстве времени, ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего [772] .

После Первой мировой войны, а также после Второй, люди в большинстве своем хотели надеяться, что это страшное явление навсегда уйдет из человеческой истории. Хотя удобная и наивная вера многих в идущий по прямой линии прогресс рассеялась навсегда как иллюзия. Революция 1917 года в России и ее конвульсии: гражданская война, голод, концлагеря, безжалостное уничтожение миллионов людей; а на Западе ни с чем не сравнимый кошмар нацистской Германии, когда великие культурные народы уступили небывалому коллективному безумию, — говорят сами за себя. Мир, который был достигнут — чем дальше, тем это становится очевидней, — лишь передышка, достигаемая равновесием страха и взаимных угроз атомной или химической смерти, время от времени нависающей над всеми. И мы помним слово Писания: Когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба… и не избегнут [773] .

772

Евр. 13, 14.

773

1 Фес. 5, 3.

Где найти смысл в этом идеологическом Вавилоне, который представляет собой сегодняшний мир? После разрушения православной монархии никогда и нигде тирания не была столь жестокой, как в тех странах, где люди верили, что они осуществляют судьбу человечества. Но для нас, христиан, необходимо прежде всего задавать себе вопрос: вера, которую мы исповедуем в служении Откровению, — просвещает ли она нас пониманием тайны?

В адрес православных христиан нередко звучат обвинения в алармизме, в апокалиптическом восприятии всего происходящего, в сгущении красок. Но поскольку участие каждого человека в земной истории, по крайней мере, видимое, находит свой конец в час смерти, очень важно для нас не допустить, чтобы искажение христианского идеала в мире сопровождалось атрофией апокалиптической надежды.

Конец света, как обычно это называют, — определение с разным значением. Ибо если верно, что проходит образ мира сего [774] , то, как говорят святые отцы, исчезает только его образ, форма, но не сущность. Чудесно преображенный, мир станет новым и лучшим — и это будет последним днем всеобщей истории. У многих же, увы, даже среди именующих себя христианами, этот день удерживается в сознании как образ катастрофы, исполненный отчаяния и страха. Как если бы этот день Второго Пришествия Господа не был для нас всепревосходящей надеждой, как если бы христиане не должны были жить в ожидании победоносного возвращения Христа, избавляющего нас от грядущего гнева [775] , как если бы Священное Писание не заканчивалось словами: Ей, гряди, Господи Иисусе [776] . Но есть у великих катастроф исключительные преимущества, когда кровь невинно убиенных и кровь мучеников вопиет к небу: Доколе, Владыка Святый и Истинный [777] ? И здесь ответ на вопрос о смысле истории.

774

1 Кор. 7, 31.

775

1 Фес. 1, 10.

776

Откр. 22, 20.

777

Откр. 6, 10.