Царь Иоанн Грозный. Дилогия. Т. 2: Грозное время
Шрифт:
Анастасия, не дослушав, даже руками замахала:
– Что ты, государь?! Снова война? Сызнова поедешь на муку и на бой смертный? Да ни за что! Да не пущу и не пущу. Вот повисну так – и не оторвут меня!..
И царица показала, как она сделает, чтобы не отпустить мужа.
Иван, смеясь, с поцелуями стал отрывать ее руки от своей груди.
– С тобой поеду… Так на коня тебя втащу – и увезу!
– А Митя с кем наш останется?
– Мамок у него, что ли, мало?
– Нет, не шути… – со слезами уж заговорила царица. – Неужто сызнова воевать собираешься?
– Нет,
– Пойдем, погляди на дитя!.. – предложила княгиня. – Да потише: уснул младенчик, спит, душа ангельская.
И оба они потихоньку перешли в соседнюю горницу, где под надзором нянек тихо спал малютка Димитрий.
Разговор этот происходил день спустя после крещения Эддина. Простудился ли там Иван, разгоряченным выйдя из двора к реке, где было сыро и холодно, иное ли что подкосило мощное здоровье царя, но он стал недомогать, прихварывать с этого самого утра. Ни баня горячая, первое средство против всяких недугов у людей того времени, ни питье разное и натирания, проделанные самой царицей, – ничто не помогало. Недуг быстро овладевал Иваном, и он свалился совсем.
Печальна служба Великим постом в храмах московских… Заунывны напевы псалмов и гимнов покаянных… А во дворце совсем как в могиле. И говорят вполголоса, и ходят – не всей ногой ступают, чтобы лишним шумом не обеспокоить больного царя.
Долго тянется его болезнь. Тяжелая, упорная она. Огнем так и пышет больное тело, все – сыпью покрыто темною.
Думали сначала: не чума ли то новгородская приспела? Нет, не такие знаки. И жар силен у царя, неделями держится. Часто в беспамятство впадает больной, бредит осадой казанской, старой изменой боярской, вспоминая годы своего детства. И все сына да жену зовет:
– Настя, Митя!.. Не дайте меня в обиду… Отстойте от врагов: живым жечь хотят… На лютом огне мое тело палят!..
Но лекаря, из чужих земель пришельцы, живущие в Москве, и свои, русские, монахи – знающие люди, в леченье и зельях лекарственных сведущие, не велят никого пускать к царю, чтобы болезнь не передалась, так как заразная она.
Прислужник, помогавший сначала Ивану, когда захворал тот, сам скоро заболел так же тяжело, как и царь. Но за простым челядинцем ухода не было. Только один лекарь все к нему заходил и давал ему на пробу снадобья, которыми думал царя пользовать. Если лучше становилось прислужнику, лекарь давал это средство царю. Если от лекарства хуже становилось слуге, лекарь выливал дозу, приготовленную для Ивана. И в бане парил испытатель-врач второго больного, и холодом пользовал, ища, от чего поддается болезнь.
Немудрено, что слуга скоро и умер.
Окружающие царя, не зная, что пришлось испытать бедняку от лекаря, – перепугались, особенно Захарьины. Все их могущество зависело от состояния здоровья Ивана.
Жуть проняла братьев Анастасии. Страх свой сумели они и царице передать. А там, когда на больного нашла минута просветления, рискнули и к нему пробраться оба шурина.
Обрадовался Иван, долгое время, в светлые минуты между бредом, не видавший никого, кроме лекарей да челяди ближней, но ни бояр, ни родни не замечавший у своей постели.
– Здоров, Данилушка, братец… И ты, Никита… Чтой-то не видать никого из моих при мне? Али так уж прилипчива хворь моя? – слабым голосом спросил Иван.
– Есть тот грех, государь. Да вот мы не побоялись… навестить, проведать тебя пожелали…
– Спасибо. А жена што? А Митя?
– Все здоровы, дал Господь. Кручинны только больно!
– Ну, вестимо… Да, Бог даст, оздоровею я скоро, утешу их…
– Конечно, на все Божья воля… В животе и смерти – Он Судья, государь-братец…
И тон речей у обоих шуревьев был так тревожно-зловещ, что Иван задрожал.
– Да… да разве уж так плохо дело мое? Что лекаря говорят? Я сам спрашивал. Они все утешают: «Ты, мол, здоров, государь!» Толкуют мне: «Одолеешь недуг свой тяжкий, поправишься». Что же? Али неправду бают? Тешут меня, словно дите малое? Говорите скорей!..
– Нет, что же!.. Коли лекаря толкуют – им лучше знать… – не глядя на больного, ответили оба гостя.
Помолчал Иван, вздохнул, потом опять заговорил:
– Ну, на все воля Божия!.. Никто, как Он! Вижу, надо о смертном часе подумать… Волю свою оставить, царства свои и землю всю при жизни за Митей закрепить. Господи, не дай ему того изведать, что мне по малолетству моему испытать довелось!
– А, гляди, не лучше и будет, – дай Бог, мимо молвить!.. Ну да все ж таки… ежели племяш осиротеет наш… и ежели ему защиты близкой, родной не будет… Как думаешь: долго ль ему и жить-то без тебя останется? Вон у тебя брат родной – дурашлив да никчемен! Так уж надо по правде говорить. Да зато – двоюродный твой… о-ох!..
И Данило Юрьин, не докончив речи, только покачал головой.
– А что?.. Разве уж?..
– Ммм… Да как сказать… Толкуют, что большие советы советует князь Володимир Андреич с боярами да с воеводами многими… Особенно кто твою опалу изведал… Мало того, Одашев – собака, старый пес, отец твоего любимчика, так и днюет и ночует в палатах у Старицкого. Мало ему, холопу, что сам из грязи да в князи пролез, боярином окольничьим сделан… что сынишко его стольником… Кричал, поди, Олешка, што любит тебя, што раб твой верный… А видал ли ты его при себе?