Царь Иоанн Грозный
Шрифт:
— А кто же соорудил церковь подземную? — спросил Юрий.
— Священник из Юрьева. Терпя обиды от немцев, он переселился во Псков, а оттуда перешёл в пещеру; полюбив пустынное место, он первый начал копать церковь в горе, поставил на столбах две кельи; тут Бог привёл ему и постричься. Лет девяносто прошло, освятили пещерную церковь; старца-священника давно в живых не было, но видно, что был богатырской силы; на теле его найдена под рясой кольчуга. А всего более послужил обители дьяк Мисюрь; его волостными и казною прокопана гора в самую глубину, и обитель-то основал он, провёл
— Отчего же, друг? — спросил Никанор.
— Два года, как тот колокол прислан от воевод по взятии Вельяна, а с той поры из воевод немного осталось: Адашевых поминай, Петра Шуйского тоже, Курбский в Литве, людская жизнь переменчивей звука, а колокол всё по-прежнему благовестит!
Вдруг послышался звон колокольчика под окнами Заболоцкого.
— Что это? — спросил с удивлением Никанор.
— Это наш Никола юродивый; разве ты не знал о нём?
— Слыхал много и желал бы увидеть его. Не привелось с ним встречаться, когда бывал он во Пскове.
— Он святой человек, — сказал Заболоцкий, — кто что ни говори, а его слово даром не пропадёт. Теперь он ходит, собирает подаяние на разорённых пожаром и многим помог, но вот он идёт ко мне на крыльцо; ты увидишь его. Это он стучится.
И Заболоцкий пошёл встретить Салоса.
— Рад доброму гостю! — сказал он, вводя его.
— Хорошо, у кого для добра всегда время есть, — сказал Салос.
Никанор рассматривал юродивого и, казалось, был поражён его видом; в волнении души он закрыл рукою глаза, как будто бы видел в нём своего обличителя, но это было минутное движение, он задрожал и, снова устремив на него глаза, сказал:
— Какое сходство, таков был мой брат Николай.
— Все люди — братья, — сказал Салос, простерши к нему объятия, — а братья живут в несогласии, но Бог всех примирит! — Салос обнял Никанора; слёзы покатились из его глаз.
— Ты плачешь, старец? — спросил Никанор.
— Оба мы старцы, — отвечал Салос, — а за двадцать лет ещё цвела наша жизнь; не от радости побелели наши волосы, а на радость мы свиделись.
— Возможно ли? — сказал Никанор. — Неужели ты мой брат, Николай?
— Я был Николай бедный, а ты Никанор богатый; теперь я Николай богатый, а ты Никанор бедный.
— Так, бедный, — воскликнул Никанор, орошая слезами руки его, — упрёки совести — истинная бедность! Брат мой, прости меня!.. — И он хотел упасть к ногам Салоса, но Никола не допустил и, благословляя брата, сказал:
— Тот богат, кто примирится с совестью; ты раскаялся, я благословляю тебя именем небесного нашего Отца!
— Брат мой! — продолжал Никанор. — В каком виде я встречаю тебя? Это рубище! Эта верёвка...
— Одежда братии Христовой, — сказал Салос, — рубище на теле — одежда для души, покров от суеты мира, а верёвкой я связал тело, чтобы грехи не связали душу.
— Приди, возьми твоё достояние, — сказал Никанор, — приди в дом брата; возьми всё, что желаешь! Ты молчишь, брат мой, разве ты навсегда от меня отрёкся?
— Никанор, —
— Для чего ты ведёшь жизнь скитальца и осудил себя на бедность и нужду?
— Боюсь ржавчины, Никанор, она ко всему пристаёт. В довольстве да в роскоши тело светлеет, да душа ржавеет; а ведь Бог смотрится в душу человеческую! В тёмной душе не видать образа Божия.
— Жаль мне тебя, брат Николай!
— Брат Никанор, веселись обо мне! Я летаю, как птица под небом, во свете Божия солнца. Не тяжелы мои крылья, крепок мой посох!
— Оставя брата, ты искал Бога, — сказал Заболоцкий.
— И Бог возвратил мне брата, — сказал Салос, — и даёт ещё сына. Кто этот отрок? — спросил он, указывая на Юрия.
— Несчастный сирота, найденный мною в лесу.
— Он твой сын! Благодетель отец сироты; но он и теперь ещё в диком, дремучем лесу, на каждом шагу опасность, звери грозят растерзать его.
— Как же спасти его?
— Отдай его мне; я буду бродить с ним по полю; под деревом опаснее гроза. Поди ко мне, отрок, Бог тебя посылает ко мне!
Юрий взглянул на Салоса, подошёл к нему и почтительно поцеловал его руку.
— Но какой будет жребий его? — спросил Никанор.
— Именем Божиим говорю тебе, отдай его мне и не спрашивай отчёта от Провидения Божия.
Эти слова превозмогли нерешимость Никанора. Он взглянул на Заболоцкого, желая узнать его мнение...
— Пусть будет, что угодно Богу! — сказал Заболоцкий.
— Юрий! — воскликнул Никанор. — Вверяю тебя моему брату, повинуйся ему с сыновней любовью.
— И я буду отцом тебе, — сказал Салос Юрию, — и укажу тебе путь к Отцу твоему.
Радость блеснула в глазах Юрия.
— Время придёт ещё, — сказал Салос, — но и не возвращается время. Должно спешить на добро, чтобы поспеть в дом родительский, пока не заграждены врата. Брат Никанор, друг Павел, юный Юрий... Нас всех ждёт Отец наш. Он призывает нас; смотри, сколько светильников зажжено Им во время ночи, чтобы мы не сбились с дороги, а мы идём ли к Нему? О, если бы все мы свиделись в доме Его! Пойдём туда, Юрий; держись, отрок, за руку старца!
Салос повёл Юрия, безмолвно за ним следовавшего. Никанор и Заболоцкий не смели его удерживать, но слёзы катились из глаз их; они чувствовали присутствие чего-то таинственного, святого и в юродстве Салоса примечали стремление души, отделившей себя от сует, разорвавшей цепи страстей. Они провожали Салоса за ворота. Тут, осеня их знамением креста, он удалился с Юрием.
В семи вёрстах от Печерской обители стояло несколько крестьянских дворов, окружённых цветущими лугами и желтеющими нивами. Быстрый ручей отделял нивы от сенокоса, а вдалеке между холмистых возвышений виднелось озерко, как голубое зеркало, отражая в чистых водах своих лазурь небес; золото жатвы, покрывающей прибрежные пригорки, казалось блестящим его украшением. На одном из пригорков спал юный отрок; возле него стоял почтенный старец, опершись на посох.