Царь муравьев

Плеханов Андрей Вячеславович

– Вот, значит, как Родион и Джеф стали подлизами?

– Именно так: им ввели кровь подлиз.

– Полагаю, чудесный дар достался им не за красивые глазки? Вряд ли вы станете превращать во фрагрантов всех, кого попало. Они доказали свою лояльность подлизам, и заслужили право стать совершенными людьми. Так?

– Для Мулькина – почти что так. Он знал о существовании подлиз и действовал в нашей группе поддержки. Но кровь подлиз ввели ему только тогда, когда он ввел себе передоз и впал в кому. Когда он очнулся, уже не был наркоманом.

– Значит, ваша кровь еще и от наркомании лечит? А от чего она не исцеляет?

– От подлости, – усмехнулся Ганс. – Не избавляет от жадности, трусости, жестокости и прочих человеческих пороков.

Может даже усилить их, как это было с Мухиным. Поэтому мы тщательно выбираем тех, кому дается возможность стать фрагрантом.

– А какова история Родиона?

– Он не знал про подлиз ничего. За него попросил его бывший шеф, подполковник милиции, сам не подлиза, но наш преданный друг. Я решился не сразу – две недели изучал все материалы про Агрбу, пока не убедился, что он достоин занять место среди нас. Родион умирал от рака, мы спасли его. И, как ты сам видел, не просчитались.

– Да уж… – хмыкнул я. – Родик – выдающаяся личность. А меня вот, к примеру, можете сделать подлизой?

– Запросто – главное, чтобы организм справился. Но ты уверен, что это нужно? Подумай: весь мир для тебя изменится, ты уже не будешь таким, как прежде. Никогда не будешь чувствовать себя в безопасности и обретешь зависимость от других подлиз. Ты, кажется, очень ценишь личную свободу?

– Сам не знаю, – признался я. – Хочется обрести физическое совершенство, но в то же время как-то страшновато.

– Дима, не мучайся в раздумьях, – произнес Иван Алексеевич с неожиданным сочувствием. – Не важно, что ты не фрагрант, главное, что ты веришь нам, что ты в нашей компании. Присмотрись, привыкни. Тебе еще многое предстоит узнать.

– Хочу узнать кое-что прямо сейчас. Меня интересуют некоторые специфические аспекты. Каким образом Григорьев создал препарат? Как он узнал, что ваша кровь целебна?

– Она не была целебной, таковой ее сделал доктор. В те годы он экспериментировал с собаками, вводил им канцерогены – вещества, вызывающие рак. Собаки дохли десятками, но в конце концов доктор отобрал несколько особей, наиболее устойчивых к раку. Из плазмы их крови он изготовил сложную смесь иммуноглобулинов, которая вызывала обратное развитие злокачественных опухолей у других собак – само по себе это уже было замечательным достижением. Потом Григорьев начал апробировать «собачий» препарат на людях – разумеется, нелегально. Он мог бы получить официальное разрешение на эксперименты, но это отняло бы несколько лет, и к работе неизбежно подключились бы другие ученые. Григорьев боялся этого до дрожи – хотел, чтобы открытие принадлежало ему одному. «Собачий» препарат улучшал результаты стандартной химиотерапии, хотя в чистом виде рак не вылечивал. И тут случилось чудо: появился первый пациент, которого препарат излечил.

– И этим пациентом были вы.

– Именно. Григорьев дотошно изучил мою кровь и пришел в изумление: кровь изменила состав во всех своих компонентах. Собачьи иммуноглобулины не просто уничтожили опухоль и метастазы, они переделали иммунную систему, наложились на мои индивидуальные биохимические особенности, и заставили организм мутировать.

– Повезло доктору, – заявил я.

– Мне повезло не меньше, – заметил Ганс. – Григорьев продолжил эксперименты, и на сей раз в его руках было нечто намного более ценное, чем иммуноглобулины собак – моя кровь. Когда я выздоровел, он брал ее в больших количествах. Я выступал в качестве добровольного донора, да что там донора, в качестве дойной коровы, но это не приносило вреда – благодаря регенеративным способностям объем крови восстанавливался в считанные часы. Сперва профессор пошел по проторенному пути – выделил из плазмы фракцию иммуноглобулинов и перелил ее нескольким больным. Пациенты выздоровели, мало того, их кровь обрела те же свойства, что и у меня, предоставив Григорьеву новых доноров. Результат оказался впечатляющим, но имел существенный недостаток: переработка крови требовала значительных

средств. Доктор решил рискнуть – ввел больному плазму, освобожденную от эритроцитов, но не разделенную на фракции. Результат оказался настолько же успешен! В конце концов, Григорьев дошел до логического конца: влил пациенту, безнадежному, которому нечего было терять, мою кровь в чистом виде. Начался интенсивный гемолиз, больной впал в кому, и доктор уже было решил, что потеряет его, но через два дня пациент ожил и начал выздоравливать. Дальнейшие эксперименты не имели смысла. Случайным образом доктор Григорьев вывел новую породу людей, невосприимчивых к раку, кровь которых является самым целебным препаратом в мире.

– И начал делать на этом подпольный бизнес.

– Увы, начал.

– Вот скотина! – не удержался я. – Неужели он всерьез считал, что сможет удержать все это в тайне?

– Перед арестом Илья Борисович клялся мне, что все годы непрестанно думал, как огласить результаты своих исследований, но не находил для этого возможности. Напортачил наш милейший профессор столько, что в любом случае ему светил немалый срок. Он вынашивал в душе идеалистические планы – сменить имя и уйти от мира в глухой сибирский монастырь (я уже говорил, насколько Григорьев стал религиозен под конец жизни), и оттуда анонимно известить научную общественность о появлении людей с целебной кровью. Слава богу, он не сделал этого – фрагранты пострадали бы от такого идиотизма неизбежно и фатально. Впрочем, вряд ли Илья Борисович выкинул бы этакий кунштюк – он был слишком привычен к комфорту. Быть грешником и ненавидеть себя было для него куда удобнее, чем перестать совершать грехи.

– И все-таки допрыгался профессор, посадили его. Скажите-ка мне, Иван Алексеевич, почему столь морально слабый тип, как Григорьев, умудрился не выдать секрет? Почему его не раскололи на дорпросах?

– Потому что я обещал освободить его из тюрьмы, если он не расскажет никому о фрагрантах.

– Даже так? Освободить?

– Именно так, не меньше. Григорьев держался на следствии отлично, врал умело и убедительно – что-что, а это он умел. К тому же его адвокат консультировался со мной по каждому вопросу. Замечу, что адвокат у Ильи Борисовича был высшего класса. Страшная судьба оказалась у профессора: ни семьи, ни любви, ни свободы. Единственное, на что осталось потратить накопленные деньги к концу его жизни – на дорогого адвоката из Москвы.

– Вы действительно смогли бы освободить Григорьева из заключения? – поинтересовался я.

– Он получил минимальный срок, этого мы добились. Дать ему условное, к сожалению, не получилось. Но шло все неплохо, и Григорьев уже готовился выйти на свободу досрочно. Он не дожил до этого трех месяцев – умер от инфаркта.

– На самом деле инфаркт?

– На самом. Вероятно, ты думаешь, что его убили? И больше того – виноват в этом лично я, потому что никто, кроме меня, не был заинтересован в его смерти?

– Так и думаю, – признался я.

– Григорьев умер сам, хотя жил в достаточно комфортных условиях – на зоне общего режима, недалеко от города, при местном здравпункте.

– И что профессора ждало, если бы его освободили? Вы убили бы его – как Мухина?

Ганс посмотрел на меня с некоторым раздражением и постучал пальцем по лбу.

– Дима, у тебя голова не в порядке. Зачем нам его освобождать, если хотим убить? Куда проще убить на зоне. Знаешь, что я хотел с ним сделать?

– Что?

– Перелить ему свою кровь и сделать подлизой. Чтобы знал, каково это – быть фрагрантом. Чтобы стал связан с нами круговой порукой, и никогда уже не проболтался.

– А сейчас бы вы такое сделали?

– Сейчас – нет, – твердо сказал Сазонов. – Тогда еще были надежды, что все подлизы становятся хорошими, переделываются в моральном плане, что лечится не только тело, но и душа. Теперь таких иллюзий нет.

– И поэтому вы убиваете неправильных подлиз?

– Бывает…

– А обычных людей?