Царь нигилистов 2
Шрифт:
Саша сунул «Путешествие» за пазуху, и они пошли к Никсе пить чай.
Брат с интересом рассматривал опус Радищева.
— Человек, который мне его дал, считал, что тебе тоже надо прочитать, — заметил Саша. — Тем более, что я уже прочитал.
— Похоже на путевые заметки, — проговорил Никса.
— Видимо, поэтому цензор и пропустил. Прочитал только оглавление.
— А на самом деле?
— Публицистика. В основном против крепостного права, но не только. Автор, в общем, клеймит понемножку все: и суды, и раздачу должностей, и чиновников. Идеализирует Новгород
— Где-то я это уже слышал, — заметил Никса.
— Я не идеализирую. Хотя и сожалею. Автор за свободу мысли и слова, против цензуры, потому что цензура — это нянька, которая взрослому и просвещенному обществу не нужна. А хорошо выстроенному прочному государству никакие мнения не опасны.
— Понятно, — сказал Никса. — Твой полный единомышленник.
— Во многом, не спорю. Вплоть до американской конституции. Цитирует законы Пенсильвании и Делавэра. Это он соавтор «Всемилостивейшей грамоты, российскому народу жалуемой», о которой я тебе рассказывал.
— Которую Александр Павлович не подписал?
— Да.
— И чем кончилась история «Путешествия»? — поинтересовался Николай.
— Екатерина Великая, прочитав, сказала, что автор — бунтовщик хуже Пугачева и приговорила его к смертной казни.
— Повесили?
— Отправили в ссылку на десять лет. Но Павел Петрович вернул раньше.
— Понятно! — усмехнулся Никса. — В пику прапрабабушке. Книга до сих пор запрещена?
— Да. Хотя не понимаю, насколько еще актуальна. Честно говоря, стихи там иногда довольно радикальные. Но корявые.
— Там еще стихи?
— Ода «Вольность» в пятидесяти, кажется, частях. Но с пропусками, некоторые строфы только упоминаются.
— У Пушкина есть такая. Герцен напечатал.
— У Пушкина значительно короче. Но вдохновлялся, видимо, одой Радищева.
— Ну, процитируй!
— Понимаешь, автор считает, что источник власти — это народ, и царь перед народом отвечает. Так что там есть эпизод, где царь предстает как гражданин перед престолом, на котором сидит народ. И народ его судит:
Преступник власти мною данной! Вещай злодей, мною венчанной, Против меня восстать как смел?— Ага! — усмехнулся Никса. — Что там твой «Трубач»! Саш, все с ног на голову! Царь перед Богом отвечает, а не перед народом.
— Была притча… В общем, смысл в том, что на этом свете суд божий творится руками людей. И, как показывает исторический опыт, отвечать иногда приходится перед народом. У Радищева еще про Кромвеля неплохой пассаж:
Я чту Кромвель в тебе злодея, Что власть в руке своей имея, Ты твердь свободы сокрушил. Но— И ты предлагаешь это разрешить? — поинтересовался Никса.
— Знаешь, когда автор рассуждает о цензуре, он говорит о том, что живой пример гораздо опаснее любого писанного слова. Что историю будешь запрещать?
— Историю можно трактовать по-разному.
— Верно! Можно говорить о том, что Карла и Людовика казнили неправильно. Но факты ты никуда не денешь. И наследственный ты монарх или избранный президент, народ все равно будет судить тебя, даже если дело не дойдет до эшафота и плахи. Он может судить тебя в светских гостиных. Но это едва ли безопаснее.
— На Павла Петровича намекаешь?
— Например… Ну, что будешь читать? Или перед прочтением сожжешь?
Никса усмехнулся.
— Знаешь, мне дядя Костя рассказывал. Ему с пап'a и потом младшими братьями историю права преподавал Модест Корф.
— С удовольствием бы у него поучился, — заметил Саша.
— Корф написал свои лекции на основе лекций Сперанского, хотя и не следовал ему во всем. А дедушка вносил замечания и давал рекомендации. Знаешь, что он писал? Все предметы должны быть изложены во всей их полноте и искренности. И история династии — тоже. Без изъятий и умолчаний. Нам должно знать наши фамильные дела в истинном их виде.
— Не будешь сжигать?
— Прочитаю, — сказал Никса.
— Ты прелесть.
— Как же легко ты переходишь от бунтарства к лести!
— Это не бунтарство — это честный взгляд на вещи, и это не лесть — это искренно.
Никса усмехнулся.
— Думаю, что дедушка хотел нас защитить, когда наставлял Корфа ничего не скрывать, — заметил Саша. — Не должны ли мы защищать народ? Просвещение защищает лучше невежества. От кого мы хотим защитить его запретами? Не от нас ли? Грош цена власти, от которой надо защищать. Если от нас надо защищать, значит, мы что-то не то делаем.
— От него самого, — сказал Никса.
— Почему дедушка не стал защищать нас от нас самих?
— Мы несколько образованнее народа.
— Вот именно! К этому и вернулись. Просвещение лучше невежества.
Никса отложил Радищева и развернул листок со списком запрещенных шедевров.
— Написал все-таки, — прокомментировал он.
— Давно уже. Все не было случая тебя посветить.
— «Путешествия» нет, — заметил Никса.
— Потому что не шедевр, — сказал Саша. — Но все равно мастрид.
— А что за десятая глава «Евгения Онегина»? Там же восемь глав.
— Она не сохранилась. Только отдельные отрывки. Я где-то слышал, что Пушкин посылал ее дедушке, и дедушка запретил ее печатать. После чего Александр Сергеевич ее частью зашифровал, перепутав строки, частью уничтожил, но что-то осталось в воспоминаниях его друзей. Я помню только отдельные фрагменты.