Царь нигилистов 5

Волховский Олег

— Их накажут за дерзость, — сказал Николай.

— А вот это зря, — поморщился Саша. — Они просто высказали своё мнение.

— Решение уже принято, — сказал Никса. — Даже дядя Костя считает, что записка Безобразова неимоверно дерзка, и в ней соединены самая наглая ложь и клевета. Он предложил, чтобы не дать ему сделаться мучеником, наказать его административным порядком, если по закону осудить нельзя. Его уволят со службы, запретят жительство в столицах, отдадут под полицейский надзор и запретят подавать или публиковать впредь подобные записки.

—

Какая прелесть! — отреагировал Саша. — Если нельзя осудить по закону — есть административный путь. И милосердный наш Константин Николаевич — главный проводник подобных мер. Понимаешь, Никса, если нельзя осудить по закону, значит нельзя осудить никак. Вообще!

— Что пусть высказываются в подобном духе?

— Конечно. Тем более, что ничего нового не говорят. А с Унковским что?

— Отрешат от должности предводителя дворянства и сошлют в Вятку.

— За компанию, — усмехнулся Саша. — Никогда не поверю, что вежливый Унковский что-то наглое написал.

— Его записка была, куда сдержаннее, — признал Никса. — Но о том же.

— Не совсем, — возразил Саша. — Я знаю его позицию, он сторонник эмансипации, причем с землёй. И «Хозяйственно-распорядительного управления». Причем, кажется, всенародного. Это такая наша русская система сдержек и противовесов: сослали оппонента справа? Чтобы никому не было обидно, оппонента слева тоже надо сослать.

— Будешь за него просить?

— Почему же только за него? Как-будто Безобразов пострадал не за взгляды!

— Вы с ним, кажется, антиподы.

— Ну, и что? Понимаешь, Никса, если ты сегодня позволишь заткнуть рот твоему оппоненту, завтра заткнут рот тебе.

По поводу Безобразова и Унковского Саша завел разговор с папа на утренней прогулке. Падал медленный снег, тая под колёсами ландо. Изо рта шёл пар, и ледяная корка хрустела на лужах на дороге. Но это не помешало царю отправиться с детьми кататься по Царскому селу в открытом экипаже.

— Предводитель дворянства Алексей Унковский… — начал Саша.

— Я не хочу слышать это имя! — отрезал папа.

— Хорошо, хорошо, — кивнул Саша. — Камергер Михаил Безобразов…

— О, Господи! — воскликнул царь. — Я не сомневался, что ты попросишь за Унковского. Но Безобразов! Он же ретроград до мозга костей!

— Но его вина только в том, что он высказал своё мнение.

— В совершенно недопустимых выражениях!

— Хорошо, вернёмся к Унковскому. Когда мы с ним беседовали в Москве, он был исключительно почтителен и выражался в верноподданическом духе. Я не верю, что он где-то перешёл черту допустимого.

Царь поморщился.

— Не в верноподданическом духе, а в верноподданической форме. С совершенно бунтарским содержанием.

— Парламент — это не бунт, это некоторая гарантия против бунтов.

— Ну, да! — возразил царь. — Французская революция началась с созыва Генеральных штатов.

— Давно не созывали, — сказал Саша. — Сочли, что надо решить все вопросы, пока не разогнали.

—

В результате два миллиона голов.

— Я не собираюсь сейчас отстаивать точку зрения Унковского. Дело вообще не в этом. Разве депутатов от дворянства собрали не затем, чтобы они высказали своё мнение? Они его высказали и схлопотали ссылку?

— Слишком радикальное мнение.

— Знаешь, меня больше всего печалит даже не наказание за мнение, а тот факт, что наказание не по закону. Административная высылка как эвфемизм для того, чтобы обойти закон. А когда государство начинает обходить свои законы, что ты хочешь от подданных?

— Ладно, подумаю насчёт Унковского, может и погорячился. Но о Безобразове даже не вспоминай!

— Папа! Но дело вообще не в личностях, дело в принципе!

Царь только покачал головой.

Во вторник 27 октября плесень от Пирогова, миновав Москву, довалилась до Петербурга. И гнойные бактерии от Склифосовского — тоже. Саша предполагал, что это золотистый стафилококк, но полной уверенности у него не было. Предлагал назвать его «зернышки Склифосовского», но последний скромно предпочитал термин «микробы гноя».

Термостат по чертежам Николая Васильевича был построен в Петергофской лаборатории ещё летом. Так что оставалось ждать.

В пятницу 6 ноября Николай Андреев, руководивший Петергофской лабораторией, отчитался, что колонии плесени достигли в диаметре двух дюймов, и команда приступает к исследованию её действия на «гнойный микроб».

Ещё через 10 дней Андреев пригласил Сашу в лабораторию.

Кроме Николая Андреева присутствовал крестьянский сын Фёдор Заварыкин, молодой дворянин Владимир фон Рейтц, купеческий сын, последователь Земмельвейса, Илья Баландин, которого Саша не застал в прошлый раз, и студент Василий Покровский, любивший возиться с заражёнными туберкулёзом свинками. Саша порадовался, что он жив.

Андреев начал с фотографий.

— Вот, что было десять дней назад, Александр Александрович.

И показал фото чашки Петри с мутной субстанцией и маленьким кусочком непонятно чего в центре.

— Блюдце заполнено гнойным микробом, — объяснил он. — А кусочек в центре — это плесень. А вот, что сейчас.

Он открыл дверцы термостата, вынул две чашки Петри и поставил на стол. Потом ещё две. В общем-то, результат был везде одинаков: прозрачный ореол вокруг разросшейся плесени, иногда до краёв чашки.

Саша, не говоря ни слова, обнял сначала Андреева, а потом поочерёдно всех остальных.

За окном падали крупные хлопья снега, и солнце светило сквозь туманную дымку. Саша подошёл к окну, повернулся к присутствующим и оперся на подоконник, где теперь, к счастью не было никаких чашек Петри.

— Господа! — сказал он. — То, что вы сделали в медицине — примерно то же, что Галилей в астрономии. Но не все это поймут и оценят. Папа умеет быть щедрым, но он не специалист, и на него надо произвести впечатление.