Царь нигилистов

Волховский Олег

— Да?

— Мне выписали настойку опиума, и я хочу от нее избавиться.

— Почему?

— Потому что в будущем за пару ложек этой дряни можно уехать на каторгу лет на пятнадцать. Просто, если у тебя ее найдут. Даже торговать не обязательно. Точнее, все равно навесят. Так что фобия! Да и опиумный сон не в моем вкусе. И смерть от передозировки не входит в мои планы.

— В Китае за это смертная казнь, — заметил Никса.

— А у нас в каждой аптеке! Куда, извини

меня, смотрит пап'a?

— Пап'a верит специалистам. В чем он совершенно прав. А врачи молчат.

— Разогнать их к чертовой матери!

— А у нас других нет, — заметил Никса.

— Ты мне поможешь с лауданумом?

— Конечно.

Пока Саша играл на бис, вернулся Гогель и положил на стол письмо.

— От аптекаря, Александр Александрович, — сказал он.

Илья Андреевич писал, что лауданум — это десятипроцентная настойка опиума и что смертельная доза у нее две-три чайных ложки.

— Читали, Григорий Федорович? — спросил Саша.

— Нет.

— Прочитайте!

И он протянул гувернеру письмо.

— Я доложу государю, — сказал он, прочитав.

— Не думаю, что Балинский заслуживает каких-то санкций, — заметил Саша. — Скорее всего, у врачей просто нет альтернативы. Но я бы хотел позволения больше это не принимать.

— Что за письмо? — спросил Никса.

Саша пересказал.

— Что ж, подождем, что решит пап'a, — заключил брат. — Григорий Федорович, Саша может пообедать у меня в Сосновом доме?

— Да, Николай Александрович.

По пути к Никсе Саша забежал к себе в Фермерский дворец, пока брат ждал его у подъезда.

Сосновый дом находился метрах в двухстах. Он представлял собой большую деревянную постройку с балконом на втором этаже и двумя террасами — на первом. По князьку крыши шла резьба, а на окнах имелись наличники.

— Ничего у тебя избушка, — заметил Саша. — Но знаешь, что мне это напоминает?

— Да?

— Ферму Марии-Антуанетты в Версале, где королева изображала пейзанку и ходила за курочками. Но это ее не спасло.

— Обязательно скажешь какую-нибудь гадость!

Внутри дом оказался еще просторнее, чем выглядел снаружи, и больше напоминал дачу патриотически настроенного нового русского, чем деревенскую избу. Несколько комнат, обставленных во вполне европейском стиле: камердинерская при входе, передняя, столовая, буфет, кабинет.

Видимо, имелась и спальня, но они остановились в кабинете. На террасе за окном был виден самовар на круглом столике и плетеные кресла.

— Это все твое? — восхитился Саша.

— Первый этаж, — пояснил Никса. — На втором — комната Зиновьева.

— Он здесь?

— Нет, уехал в город.

— Когда

его ждать?

— К вечеру, думаю.

— Я тебе ужасно завидую! Мне бы хоть келью два на три, как в Царскосельском лицее, но чтоб никто не лез. А то у меня проходной двор в моей комнате! То Кошев, то Зиновьев, то Гогель, то эскулапы! Так жить нельзя!

— Это не твоя комната, — заметил Никса. — Тебя туда перевели на время болезни. До этого ты жил с Володей и Гогелем.

— Обрадовал! — вздохнул Саша.

И выставил на стол пузырек с лауданумом.

— Куда это можно вылить?

Никса повертел пузырек, прочитал название.

— Ты же вроде решил действовать через пап'a?

— Легальные методы хороши, но не всегда работают. Если пап'a верит специалистам, мои шансы пренебрежимо малы. Я же не специалист.

— Давай не с этого начнем, — сказал Никса.

И опустил пузырек в ящик письменного стола.

Зато достал из-за дивана большой кусок ватмана и разложил на столешнице.

— Вот! Что с ним делать?

— Циркуль есть? — спросил Саша.

Никса достал из ящика готовальню и выложил на ватман циркуль.

Саша нарисовал два концентрических круга во весь лист и написал между ними алфавит.

— Не хватает «ять», «фиты», «и десятеричной» и «ижицы», — заметил Никса.

— А зачем они нужны? И без них все понятно! Вообще после орфографической реформы 1918-го никто их не употребляет.

— А! — усмехнулся Никса. — Это после какой русской революции?

— После второй. Но, по-моему, начали еще до первой.

И Саша в столбик написал цифры от нуля до девяти в середине круга, а справа и слева от них «да» и «нет».

— Блюдце нашел? — спросил он.

— Да.

— Покажи.

Блюдечко оказалось явно из какого-то императорского сервиза с пастушками в стиле рококо. Но легкое и тоненькое.

— То, что надо, — одобрил Саша. — Свеча найдется?

— Конечно.

— Когда?

— Сегодня в полночь, — сказал Никса. — Не побоишься ночью идти по парку?

Саша хмыкнул.

— Да хоть через кладбище! Главное, чтобы из дворца выпустили.

— Выпустят, не беспокойся.

— А Зиновьев не проснется? — спросил Саша.

— А вот это мы сейчас и обсудим.

И Никса выставил на стол лауданум.

— Хорошо от него спится? — спросил он.

Саше стало не по себе.

— Никса! — сказал он. — Ты Фауста читал? Помнишь историю про Гретхен и сонное зелье? «Я отравила мать свою», да?

— Читал. Саш, ну, ты же знаешь смертельную дозу. Никто ему ее не даст. Все совершенно безопасно. Мы с ним вместе ужинаем.