Царь Петр и правительница Софья
Шрифт:
— Нет, я здесь! — раздался вдруг чей-то голос.
Все вздрогнули. На пороге стоял великан с дубинкою, лицо перекосилось, глаза налиты кровью, нижняя челюсть ходенем ходит…
— Га! Великий государь царь Иван Шестой Грозный!
Все, казалось, окаменело кругом, каждый застыл, кто с поднятой рукой, кто с открытым ртом.
Великан сделал шаг вперед и поднял дубину. Еще момент и…
— Нет! Я не убью тебя здесь, как собаку, я перемучу тебя! Да с Ивашкою Милославским, я из гроба его выну… я смешаю с ним твою кровь…
Он стукнул дубинкою в пол, так что все задрожало…
— Слышишь, Ивашка! Я достану тебя! Пускай еще раз взглянет на тебя моя сестрица Софьюшка!
Он
— Га! И ты здесь, старая крыса, раскольничий архирей! — увидал он Соковнина.
Опомнившись после первого потрясения, стрельцы и донец схватились было за сабли, но страшная дубинка опять загремела о пол…
— Перевязать их!..
В тот же момент комната наполнилась преображенцами. Первым влетел Алексашка.
— В Преображенское их!.. А я пойду к красавицам, к царице и к царевне Цыклершам….
И царь вышел в ту дверь, которая вела в терем.
X. Процессия на свиньях
Однажды утром царевну Софью Алексеевну в ее спальной келье, в Новодевичьем, разбудил какой-то странный шум и стук, сопровождаемый хрюканьем и визгом свиней. А ей так хотелось еще спать — довидеть дивный сон… Снилось ей, что из дворца в похоронной процессии на плечах стольников двигается большой-большой гроб, больше того, в котором хоронили ее батюшку, царя Алексея Михайловича, больше гроба обоих братьев — царей, Федора и Ивана… Колышутся — колышутся сани, на которых стоит громадный гроб, — и сердце ее радостно бьется… Она знает, чей это гроб, какой великан лежит в нем… Наконец-то дождалась! Права была Волошка, что видела все это в воде… И вот унесли этот большой гроб, нет его, и помину нет!.. И видит она себя под венцом рядом с милым другом Васенькою, а весь освященный собор поет: «Исайя ликуй!..» И она проснулась!.. Что за шум там, стук, визг! Она все еще в заточении, а тот, большой, которого она видела в большом гробу, жив… Сердце холодом обдало… А визг и стук продолжается. Она наскоро накинула на себя шаль, лежавшую у постели, встала и подошла к окну спальной кельи, выходившему на монастырское кладбище…
Что это! Что там за люди такие, все в черном и в черных «харях» на лицах? В руках у них ломы, заступы, ими они и стучат… Но что они делают?.. Ведь это могила ее родственника и бывшего печальника, боярина Ивана Михайловича Милославского… Что же с нею делают? Снимают надгробную плиту… А большой позолоченный крест, перед которым она часто маливалась о нем, об Иване, о своих родителях и родичах — этот крест выдернут из плиты и брошен на землю… Что же это такое! Мертвеца хотят вынимать из могилы? Зачем такое святотатство?
А это что? Зачем тут свинья?.. Боже мой! Что же это такое!.. Свиньи запряжены в мочальную сбрую, зачем запряжены?.. На шеях у них бубенчики, а на спинах черные попоны с нашитыми на них белыми адамовыми головами, под головами белые подписи: Ив. Милосл. Свиньи запряжены так, как запрягаются лошади под карету патриарха — на вынос, цугом, и запряжены в сани, в которых сор вывозят из Москвы. Около свиней стоят конюхи и скороходы и тоже в харях. Но свиньи не слушаются конюхов, не привыкли к упряжи, не выезжены, мечутся, визжат, испуганно хрюкают…
Плиту отвалили наконец. Софья испуганно крестится.
— Федорушка! Федорушка! — дрожа всем телом, кличет она свою постельницу.
Входит Родимица… Это уже не та бойкая, живая, энергическая украинка: это живая развалина, седая сгорбленная старуха. Голова у нее трясется, как осиновый лист.
— Федорушка! Что это там делают? — спрашивает Софья.
— Ох и не спрашивай, матушка-царевна! Страшные времена пришли.
— Что же такое
— Гроб боярина Ивана Михайлыча вынимать из могилки хотят.
— Зачем? Для какой потребы?
— Ох! И сказать страшно… Монашки сказывали из города: по розыску, слышь, Цыклера…
— Цыклера!.. — Софья вся задрожала и белая как полотно бессильно опустилась на постель.
— Цыклера, матушка: указал, слышь, царь живого Цыклера положить во гроб боярина Ивана Михайлыча и живого зарыть с мертвым.
— Господи! Спаси нас и помилуй! — в ужасе крестилась царевна.
— Да столп, матушка, каменный ставят на Красной площади, а на столпе железные рожны: головы, слышь, втыкать на те рожны будут.
— Чьи головы?
— Старика Соковнина, сказывали, да еще незнай каких стрельцов.
— Господи! Опять стрельцы! Да он, кажись, обезумел.
— За море, слышь, едет.
Родимица подошла к окну и в ужасе всплеснула руками.
— Вынули гроб… на сани кладут… Смоляные шесты зажигают те, что в черных харях… Владычица! Что же это будет!
Гроб Милославского действительно вынули из могилы и поставили на сани, запряженные свиньями. Вместо погребальных факелов зажжены просмоленные шесты, и ужасная процессия двинулась в путь. Впереди вместо священников шли палачи с секирами на плечах. Плач родных заменялся отчаянным визгом огромных свиней, которых погребальщики тащили на мочальных веревках, а скороходы, наряженные чертями, с рогами и с хвостами, одни погоняли свиней крючьями, а другие скакали вокруг гроба. Вместо колокольного перезвона на вынос хвостатые и рогатые черти колотили в разбитые чугунные горшки. Пораженная ужасом Софья не посмела взглянуть на это страшное и отвратительное шествие, которое из ворот Новодевичьего монастыря двигалось к Москве. Все встречавшиеся на пути со страхом спешили уйти от необычайного зрелища, а суеверные — в переряженных людях видели настоящих демонов, торжествующих вокруг своей жертвы, вокруг гроба какого-то, должно полагать, великого грешника. Ужасная процессия проследовала вдоль всей Москвы и два раза останавливалась: раз у дома Цыклера, в другой раз у дома Соковнина. Во время этих остановок предводитель чертовского сонмища, сам великий и мрачный Асмодей, у которого в руках был кошелек Иуды с тридцатью серебренниками, подходил ко гробу и, стуча по крышке его адским верховным жезлом с головою змия, искусившего Еву, возглашал:
— Радуйся, раб сатанин, Ивашка-изменник! Скоро соединишься со своим другом и собеседником Ивашкою Цыклером или Алешкою Соковниным.
— Анафема! Анафема! Анафема! — кричали другие черти.
Шествие останавливалось и на Красной площади, где уже воздвигнут был высокий каменный столб, с торчащими на верху его шестью железными рожнами. Столб этот соорудили как раз на том самом месте, где в 1682 году после стрелецких неистовств во дворце воздвигнут был другой столб — монумент во славу стрелецких подвигов, который впоследствии после казни Хованского — Тараруя по просьбе самих же стрельцов и был разрушен. Теперь вокруг этого нового столба с железными рожнами гроб Милославского был обвезен три раза «посолон», и всякий раз хор чертей под звон чугунных горшков пел:
— Диаволе, ликуй! Се грядет к тебе изменник Ивашка Милославский с собеседники!
Далее процессия следовала к Преображенскому. Вначале москвичи сторонились от нее, но теперь, узнав в чем дело, толпами валили за невиданною процессией.
— Ишь какое новое действо царь вымыслил.
— Да, уж и горазд он на эти вымыслы.
— Где не горазд! Когда оно видано, чтобы свинья в упряжи ходила!
— А вон ходит, да только с норовом, кочевряжится.
— Знамо, пословица говорится: ломается, как свинья на веревке.