Цареубийство в 1918 году
Шрифт:
Единственный аргумент защиты, который я в силах придумать: царь был не хуже и не лучше всех без исключения европейских суверенов и политиков. Вильгельм с роковым Людендорфом, Карл Австрийский с покладистым Черниным, лицемерный Ллойд-Джордж и темпераментный, но слепой Клемансо…
Я особенно понял это, когда познакомился с дневниками австрийского министра иностранных дел графа Чернина, которые тот вел в дни брест-литовских мирных переговоров. Искушенный политик сознавал, что единственный шанс на спасение у его империи – это заключить мир, снять войска с русского фронта, быстрым ударом захватить Париж и потом обменять его у Клемансо на мир с Францией «без аннексий и контрибуций». Но когда Троцкий в Бресте предложил ему этот самый желанный мир, причем на выгодных для его империи условиях, граф
Удивительно ли, что большевистским словом свергали таких монархов и таких министров революционеры всей Европы. И озверение народов, которое мы наблюдаем потом, было порождено не Лениным или Гитлером, а вот этими «традиционными», «национально мыслящими» администраторами!
Но еще более гибельным социально-психологическим последствием войны стало то, что не были названы виновники убийств десятков миллионов людей (ведь и в России царя и министров убили воровски, тайком, не предъявив обвинений и не выслушав оправданий). «Сколь бы успокоительным, упрощенным и неполным ни был Нюрнбергский процесс (на скамье подсудимых нехватало, конечно, Сталина, Молотова), – пишет Нилов-Кравцов, – он давал миру хоть примитивный, но достаточный для большинства оставшихся после бойни в живых вопрос: кто виноват? Никакого, самого примитивного ответа на этот кровоточащий вопрос после первой мировой войны не было.»
Единственный политический деятель, президент США Вудро Вильсон, понимал, что если «органические нации», эти хранительницы устоев христианства во всех его разветвлениях и ислама в его тогдашних центрах, если все они вместе взятые довели народы до истребления 20 миллионов своих братьев и превращения в калек еще 20 милионов, если такое произошло, значит, миру необходимо переустройство. Но его 14 пунктов, один гуманнее другого, «на которые молились простодушные люди всех стран» (М. Алданов), были отвергнуты даже сенатом его собственной страны, «и восторжествовал пятнадцатый пункт: горе побежденным!»
Раз так, переустройством мира занялись Ленин и Сталин на востоке, Гитлер и Муссолини на западе.
«А если нельзя назвать виновных в столь катастрофичной для людского сознания бойне, значит, виновно само мироустройство. Чудовищность жертвоприношений, их беспричинность и безрезультатность прожигали души европейцев. И никому не дано было уклониться от вопроса: как Он это допустил? Ими же, особенностями войны, был предрешен и ответ: если Он допустил такое и нет на Земле виновных, значит, Он не всемогущ или не Всеблаг, или же – Его нет!»
Николай II был виновен в том, что вместе с ведущими политиками всех стран, кроме Вудро Вильсона, переоценил собственные силы для успешного руководства бурно развивавшейся Россией, а потом переоценил физические силы и моральные возможности доверенного его власти народа. Пользуясь выражением Александра Солженицына, он «перемолол русскую силушку» и поставил свой измученный и отчаявшийся народ в такое положение, что тот усомнился в Боге – в его благости, могуществе и вообще существовании. За что и понес наказание Судьбы.
Вот почему один из свидетелей, – рядовой мещанин города Екатеринбурга, некий Владимир Буйвид, услыхав ночью глухие выстрелы, доносившиеся по соседству, со стороны Ипатьевского дома, «быстро ушел к себе. Мой сосед по комнате спросил: «Слышал?» Я ответил: «Слышал». – «Понял?» – «Понял», – сказал я, и мы замолчали».
Это показание следователю часто цитируют: очень уж рельефно оно передает предчувствие неизбежной расправы, в которой современники видели Рок, расплату судьбы.
Почему на долю русских выпало это искушение – начать постройку безбожного царства?
«У русского народа, – записывал в 1918 году в дневник Пьер Паскаль, – обостренное чувство трагического характера этой войны, невежественной и бессмысленной, которой и все человечество не должно хотеть и от которой оно не может избавиться.»
Как
«Совершенно то же самое думал о себе Томмазо де Торквемада. Он считал Ordonnanzas de los Inquisidores глубоко прогрессивным произведением философско-политической мысли. Он тоже был интернационалистом и тоже уверял, будто стремился к установлению на земле мира, спокойствия и всеобщего счастья.»
Разумеется, Россия стала первой, благодаря особенностям исторически сложившейся национальной психологии. (А русские евреи были столь активны в сочиняемой в этой стране исторической ситуации, возможно, потому, что они веками привыкли оттачивать свои умы в абстрактной игре талмудической и каббалистической логики.) Эта психология выбрала тот вариант безбожного царства, что сулил рай земной не только своему народу, но и всему человечеству. Но духовная катастрофа, поразившая мир в те десятилетия, была не русской, а всеевропейской. Германия, где не истребили Гогенцоллернов в полуподвале и не убивали шуцманов во время ноябрьской (1918 года) революции, думается, вполне могла стать такой же большевистской, как Россия, уже в 1923 году. Если бы правил Россией попрежнему Ленин, он бы послал немецким коммунистам, как они и просили, Троцкого, и тот реализовал бы огромный революционный потенциал, накопленный в великом народе. Но Зиновьев со Сталиным сделали все возможное, чтобы сорвать совершенно ненужный им вариант большевистской Германии, возглавляемой Троцким, и мировое безбожное переустройство довелось осуществлять в этой стране Гитлеру. Франция после первого толчка рухнула в объятия сперва Петена, потом Лаваля… О судьбе империи Габсбургов и Порты можно не вспоминать.
Если бы народный обвинитель в тяжбе России со своим погубленным монархом захотел поразить царя неотвратимо, он бы обвинил его именно в том, в чем со страстью пытался оправдать Н. Соколов. Он повторил бы пронзительные слова Солженицына:
«Мог бы заключить мир и спасти свой народ. Как Садат.»
Владимир Ленин на самом деле оказал огромную услугу Николаю Романову, казнив его тайно и бессудно.
На фоне этого бандитского убийства особый свет излучает память о семье, смиренно принявшей Вышний приговор, молившейся за родину и врагов, отвергавшей месть и кровопролитие.
И неожиданно она стала первой жертвой в том ряду преступлений XX века, где людей убивали не за вину, пусть мнимую, не по суду, пусть неправедному, а лишь за «неположенное рождение». Она стала первой в той очереди, где за Романовыми построились миллионы украинцев и казаков и миллионы «кулаков и подкулачников», и миллионы евреев, сгоревших в газовых камерах и пристреленных в гетто, и миллионы военнопленных, заморенных голодом в лагерях, и цыгане… (а армяне?)
И возглавив перечень жертв, убитых без суда, без огласки, в лесах, подвалах и шахтах, Романовы символически как бы отметили своей смертью начало вот этого этапа мировой истории. И освятили канонизацией всех, идущих вслед.