Цареубийство в 1918 году
Шрифт:
«Команда приступила к раздеванию и сжиганию» одежды (чтобы затруднить следствшо индентификацию тел) и тут выяснила, что в корсетах и белье жертв зашиты фамильные драгоценности. Это были не регалии империи (те хранились в Кремле, составив позднее Алмазный фонд СССР), а личные камни, собранные в семье за четверть века. С трупа императрицы Юровскому доставили несколько жемчужных ожерелий.
Все похищенное с тел позже «было похоронено в Алапаевском заводе, в одном из домиков, в подполье, в 19-м году откопано и привезено в Москву», Юровский именно за эту операцию и заслужил от Ленина титул «надежнейшего коммуниста».
Там, в Алапаевске, Павел Медведев при отступлении
«Сложив все ценное в сумки, остальное найденное на трупах сожгли, а сами трупы опустили в шахту» и забросали их сверху гранатами, надеясь обвалить ствол…
«Обработкой трупов» занималось пять человек. Все остальные охраняли подступы к шахте: там свидетели видели Ваганова и Ермакова, и самого Голощекина, возможно, он-то и руководил внешним оцеплением – как-никак формально «военный министр».
Большое количество ценностей, найденных мужиками и следователями в урочище «Четыре брата», можно объяснись лишь мародерством: члены «великолепной пятерки» Юровского несомненно не разделяли культа революционного бескорыстия их атамана и втихомолку отбрасывали в сторону какие-то драгоценности, надеясь в подходящий момент вернуться и подобрать с земли кусочек личной добычи. Я согласен с Г. Рябовым, что найденный следствием отрезанный палец был не оторван взрывом гранаты, как полагал Юровский, а отрезан мародером: у Николая ii не снималось с пальца обручальное кольцо, это известно.
Между тем, «Романовых не предполагалось оставлять здесь – шахта заранее была предназначена стать лишь временным местом их погребения» (Юровский).
Мог ли догадаться об этом Соколов? Мог.
Не хочу упрекать его за ошибку, Любой следователь всего лишь человек. На него обрушивается груда улик, показаний, которые надо сгруппировать, отделить противоречивое, выявить точное, поставить под вопрос вероятное. Нельзя следователя винить, что он проиграл преступнику – на то игра, что в ней возможен разный исход. Особенно если преступнику повезло, а следователь был в цейтноте.
Поэтому, не в упрек Соколову обращаю внимание на улики, которые он упустил, а лишь показываю, что хоть и незначительные, но имелись в его руках нити, воспользовавшись которыми он мог опередить Г. Рябова на 60 лет.
…Костоусов предупреждал: «Вчера хоронили, сегодня перехоранивали». Машинист Логинов пересказывал слова неизвестного комиссара, что «были вырыты две ямы: одна ложная, оставшаяся пустой, вновь засыпана, а в другую сложили тела убитых». Особенно важную деталь сообщил Якимов: Павел Медведев ему рассказал, что покойных похоронили в яме, в топком месте, где застрял грузовик…
Какой удар все-таки нанесли следствию военные, заменив Сергеева на Соколова! Во-первых, Соколову остро нехватало времени вникнуть в детали. Во-вторых, именно в момент передачи дела Сергеев как раз оказался в перспективной позиции: только что в руки следствия попали все ключевые (за исключением Якимова) свидетели. Тут-то и надо было приступать к перекрестным допросам! Судя по данным, которыми мы сегодня располагаем, Павел Медведев мог знать, хотя бы примерно, где расположена могила семьи, где спрятаны драгоценности, и уж он точно знал, кто принимал участие в убийстве. Если бы следствию удалось сломать его первоначальную, обычную для любого преступника позицию: «Никого не видел, ничего не слышал…» А сделать
Ибо Борис Бруцкус ошибался (как, наверно, и сам Павел), полагая, что лица, виновные в цареубийстве, по закону подлежали смертной казни. Николай II к моменту гибели был не царем, а бывшим царем – с точки зрения законов империи разница была громадной. Убийство частного лица, каким юридически считался бывший царь, каралось по статье 1494-й – именно ее и видим мы в обвинительных заключениях Сергеева (для Павла Медведева) и Соколова (для Филиппа Проскурякова). Но наказание по этой статье предусматривало не смертную казнь, а – двадцатилетнюю каторгу. Лицу, оказавшему следствию и суду помощь в раскрытии истины по такому делу, вполне можно было обещать снисхождение и поддержку его семье на воле…
Павел был от природы недурным человеком, сильно привязанным к детям и жене, его можно было уговорить пойти на компромисс. Но Сергеева отстранили от дел, а Соколов, живший тогда далеко от места преступления, в Омске, при первом знакомстве с делом занялся тем, что было у него под рукой – документами, а свидетели, задержанные в Екатеринбурге, остались без допросов и, главное, без внимания следователя к их личной безопасности и здоровью. Потому, когда Соколов приехал в Екатеринбург, его ключевой для исхода дела свидетель уже умирал от сыпного тифа. Вторая ошибка Соколова заключалась в том, что он не поверил в мародерство похоронной группы, а принял в качестве рабочей гипотезы более естественную версию: мол, трупы на этом месте сожгли, драгоценности же в пламени костров уцелели. Иначе как было объяснить находку у кострищ бриллиантов, топазов, изумруда, золотой цепочки… Одно смущало: если целы камни, то и кости должны были уцелеть, 11 скелетов и черепов, где же они? Разгадку он нашел в найденных распоряжениях за подписью комиссара снабжения Войкова: «Немедленно и без всяких отговорок выдать со склада пять пудов серной кислоты предъявителю сего и «выдать еще три кувшина японской серной кислоты предъявителю сего» – оба датированы 17-м июля. Все складывалось одно к одному: трупы сложили в шахте, потом приехали туда снова, достали, плоть сожгли, а костяки растворили в серной кислоте, потому и нет никаких следов тел…
Между тем истинная версия складывалась совсем по другой цепочке событий: Юровский сжег на кострах лишь одежду, тела же извлек из коптяковской шахты, но с тем, чтобы этой ложной могилой запутать будущего следователя. Сам же не стал здесь сжигать трупы, а повез их в другое место. Его подсказал коменданту на совещании высших руководителей области председатель горсовета Сергей Чуцкаев: «Три шахты, очень глубокие, заполненные водой, где и решено утопить трупы, привязав к ним камни.»
В этот, второй день погребения, на помощь ему пришел счастливый случай, который в конечном итоге позволил убийце-коменданту обыграть мифомана-следователя.
Возвращаясь из поискового рейда к глубоким шахтам, Юровский упал с лошади и расшибся. Падение будто вышибло из него ту неуемно-судорожную энергию, которая толкала на действие всю команду палачей в обе тяжкие ночи. И, обессиленный, он решил похоронить останки, никуда не уезжая, там же, возле коптяковской шахты. Где-нибудь зарыть. Там их обязательно нашел бы Соколов! Но на месте действия возник случайно прошедший через красноармейское оцепление крестьянин, о котором свидетель Божков помянул, рассказывая следствию про Ермакова. Помните? «Мой тесть»… Расстрелять мужика, видимо, не захотели: все ж таки даже Ермаков не решился расстрелять знакомого только за то, что тот зашел в лес в неположенном месте. Даже у него духу нехватило.