Царица без трона

Арсеньева Елена

Началось с того, что по приказу Годунова (якобы по государеву, однако всяк знал, откуда ветер дует!) царевича Димитрия и Марью Федоровну запретили поминать в церквах при постоянных здравицах в честь государевой семьи. Все чаще распространялся слух, что угличский поселенец вообще не может притязать на престол: сын от седьмой жены не считается законным ребенком и наследником.

Нагие были оскорблены, однако что они могли поделать? Обратиться к государю с челобитной? Но разве пробьется грамотка к Федору Ивановичу, минуя Бориску? Решили ждать удобного случая, а тем временем в Угличе появился дьяк Михаил Битяговский с сыном Данилою да племянником Никитой Качаловым.

Причина его приезда была вполне прилична: якобы хозяйством ведать. Марья Федоровна

удивилась: нешто их хозяйство плохо блюдется? Видать, Битяговский думал, что плохо, иначе почему бы слонялся день-деньской по всем закоулкам дворца, все вынюхивал и выглядывал? Как наткнешься на него в темном коридоре – невольно за сердце схватишься. Рожа-то у него – словно бы и родного отца сейчас зарезал бы, сущий зверь! Да и сынок с племянником таковы же.

Хуже всего, что с ними стала вести дружбу Василиса Волохова. И сын ее Осип не отходил от Битяговских да Никиты Качалова. Раньше царица доверяла мамке безоговорочно, а теперь стала держаться отчужденно. Такое ощущение, что и Василиса норовит вызнать нечто тайное. Да что, что она может вызнать? Ровно ничего!

И вот он настал – тот майский день. Царица с сыном как раз воротилась от обедни. Сияло все вокруг, деревья зеленели небывало – очень уж теплым выдался май, птицы пели как ошалелые. Зелень, голубое небо, алая, словно огнем горящая, новая рубашечка царевича… Ожерелок [21] ее был расшит жемчугом.

Пришли во дворец. А надо сказать, что дворец этот, снаружи красивый, словно пряник печатный, затейливо изукрашенный башенками да слюдяными разноцветными окошечками, изнутри был тесен, темен и мрачноват. В горницах потолки низкие, окошки мало света пропускают. Неудивительно, что царевич снова запросился погулять. Марья Федоровна пыталась его удержать: дескать, уже на стол накрывают, вот откушаешь – и гуляй себе, – но в мальчишку словно бес вселился. Так всегда бывало, когда кто-то осмеливался ему перечить.

21

Округлый воротник.

Марья Федоровна гладила его по голове, уговаривала, насыпала полные пригоршни орешков и уже почти успокоила, как принесло Василису.

– А что день на дворе сияет! Что ребят на дворе, царевич, милый! – запела сладким голосом, который с недавних пор казался Марье Федоровне насквозь лживым. – Пойдем-ка погуляем до обеда, покажу, чем там забавляются.

И, даже не поглядев на царицу, словно той и не было здесь, схватила Димитрия за руку и повела вон из горницы.

Того и вести не надо было! Мигом вырвал руку у Василисы, стремглав слетел по лестнице – и тотчас со двора зазвенел его веселый голос.

Марья Федоровна и не хотела, а улыбнулась: «Может, птицу какую ребята принесли? Ладно уж, пускай повеселится дитя». И почти в ту же минуту послышался крик няньки Арины. Отчаянный, пронзительный, душераздирающий!

Марья Федоровна помертвела и несколько мгновений не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой.

– Царевич! – Собственный крик вернул ей способность двигаться. Не помнила, как слетела с лестницы, как оказалась во дворе. И тут снова подкосились ноги при виде Арины, которая стояла на коленях и поддерживала голову лежащего на земле Димитрия.

Горло его было в крови. Рядом, на земле, лежал окровавленный нож, а чуть поодаль, озираясь затравленно словно волки, стояли Битяговские с Качаловым да Оська Волохов, которого все силилась прикрыть собой Василиса…

* * *

Спустя немалое время прибыли из Москвы расследователи во главе с князем Василием Ивановичем Шуйским. Принялись расспрашивать народ.

Выходило, что дело было так: когда мамка Василиса вывела царевича во двор, к нему подошел Осип Волохов и сказал:

– Дивно хорошо у тебя ожерелье новое, царевич. Дай-ка погляжу.

Мальчик вскинул голову, красуясь. В это время Осип резко тряхнул рукой, и из

рукава его высунулся нож, которым он и чиркнул по горлу царевича. Тот упал, как стоял, заливаясь кровью… Кормилица Арина Жданова бросилась к нему, прижала к себе и принялась кричать, взывая о помощи. Осип же и Битяговские рвались к нему с ножами и пытались оттащить Арину.

На крик из дому выскочили царица и ее родня. Суматоха поднялась страшная! Брат царицы Афанасий схватил царевича – никто не мог понять, жив мальчик или уже мертв, – бегал с ним туда-сюда. Марья же Федоровна словно обезумела. Вместо того чтобы оказать помощь сыну, она схватила валявшееся в стороне полено и принялась что было мочи охаживать Василису Волохову. Потом упала без чувств. Битяговские и Волоховы с Качаловым кинулись было бежать, однако в ворота ворвался народ.

Оказывается, тревогу поднял Огурец, пономарь церкви Спаса, который в эти минуты стоял на колокольне и видел оттуда все, что происходило на царском дворе. Он и ударил в набат.

Суматоха на царском дворе воцарилась необычайная! Когда люди несколько угомонились, вышло, что спешно унесенный в дом царевич умер от потери крови. В тот же день погибли и Битяговские с Качаловым и Осипом Волоховым. Всех лиходеев забил до смерти народ.

Ко времени приезда следователей царевича уже похоронили. Могилку его князь Шуйский видел, ну а трупа, конечно, видеть не мог. Все, что князю оставалось, – это снять допросы со всех присутствующих. Что он и сделал со всем тщанием. Опросил десятки горожан, селян, жильцов, слуг, холопов… Не снял допроса только с царицы Марьи Федоровны и брата ее Афанасия. Царица-де лежала в горячке, ну а Афанасий Нагой куда-то безвестно отлучился и воротился в Углич только в последний день работы следователей. К тому времени князь Шуйский уже сделал вывод из происшествия. Выходило, что дети играли в тычку острыми ножами, царевич взял да сам себя и поранил. Ведь известно, что он страдал черной немочью, вот тут и случился, на беду, такой припадок. Битяговские, нарочно присланные следить за порядками в угличском дворце, кинулись к мальчику на помощь, но глупая нянька Арина Жданова, по бабьему своему неразумению ни в чем толком не разобравшись, подняла крик и устроила переполох. Царица и ее родичи приняли Битяговских, Волоховых и Качалова за лиходеев и учинили с ними расправу – вместо того, чтобы подать помощь раненому. Неудивительно, что он умер от потери крови. То есть виновных и искать не надобно – виновны во всем одни только Нагие. Они за царевичем недосмотрели, по их наущению погубили безвинных людей. Им за все и ответ держать!

Такой доклад был срочно отправлен в Москву, к царю Федору Ивановичу (читай – к его шурину Борису Федоровичу). Почти незамедлительно после этого прибыл государев гонец с распоряжениями покарать всех примерно.

Марью Федоровну постригли насильственно и в закрытом возке увезли в Выксунский монастырь. Нагих сначала пытали в темницах и застенках, добиваясь признания, что царевич убил себя сам (эти глупые люди почему-то никак не желали соглашаться с выводами следователей и самого князя Шуйского, все пытались обвинить Битяговских!), а потом разослали по дальним монастырям и селениям – под самый строгий надзор властей. Двести обывателей Углича погибли под пытками, множеству народа урезали языки, большинство населения было приговорено к ссылке в Пелым. Пока осужденные собирались, первым в Сибирь отправился колокол церкви Спаса, включенный в огульную опалу угличан. За то, что возвестил о нападении на царевича.

В Москве, впрочем, ходили слухи, что истинную правду о случившемся в Угличе знает только князь Шуйский.

На самом же деле знал ее один человек – Афанасий Нагой. Но не сказал он этой правды ни под пытками Шуйскому – из ненависти к Годунову, ни даже сестре своей Марье Федоровне – из жалости к ней. Кое-что мог бы еще порассказать об этом деле Еремей Горсей, англичанин, живший тогда в Ярославле, но его уж точно никто не додумался спросить! Так и пошла весть по земле русской: умер-де в Угличе царевич Димитрий.