Царица Проклятых

Райс Энн

– Мала я еще по барам шляться, – заявила Беби Дженкс.

Этим она их доконала. Киллер и Дэвис хохотали до колик в желудке. Они буквально с мотоциклов попадали.

– Как только найдешь вампирский бар, Беби Дженкс, – сказал Киллер, – ты просто посмотри на них Поганым взглядом и скажи: «Впустите меня».

Ну да, конечно ей уже приходилось смотреть на людей Поганым взглядом, и они делали все, как ей хотелось. Срабатывало. Честно говоря, им еще нигде не попадались вампирские бары. Они только слышали про них, а вот где они – не знали. Когда они уезжали из Сент-Луиса, у нее была куча вопросов.

И вот теперь,

когда она направлялась на север, в тот же самый город, ее единственным желанием было отыскать этот чертов дом общины и заявиться туда: «Привет, Мертвецы из большого города! А вот и я!» Если она и дальше будет оставаться в одиночестве, она просто сойдет с ума.

Музыка в наушниках смолкла. Пленка закончилась. Она не в силах выносить тишину, когда вокруг ревет ветер. Сон вернулся, и вновь она увидела близнецов, увидела, как подходят солдаты. Господи! Если ей не удастся немедленно прекратить это, мерзкий сон будет повторяться снова и снова, как запись на пленке.

Удерживая руль мотоцикла одной рукой, другой она полезла за пазуху, открыла маленький плейер и перевернула кассету.

– Давай, парень, пой! – крикнула она. В шуме ветра она едва могла расслышать собственный голос, и он показался ей слишком уж пронзительным и тонким.

Что можем знать мы о Тех,Кого Следует Оберегать?Нас не спасут объяснения.

Да, эту песню она любила. Именно под нее она заснула в Ган-Барелл-Сити, когда ждала с работы мать. Ей нравились не слова, а то, как он пел – ревел в микрофон не хуже самого Брюса Спрингстина, да так, что сердце разрывалось.

Это был своего рода гимн. Музыка какая-то такая, ну, как у гимна, но в самом центре этой музыки был Лестат, и он пел для нее, а барабанный ритм так просто до костей пробирал.

– О’кей, парень, о’кей, ты единственный чертов Мертвец, который у меня остался. Так пой же, Лестат, пой!

До Сент-Луиса осталось ехать каких-нибудь пять минут, и надо же, она опять вспоминает мать, как странно все это было и как плохо.

Зачем она поехала домой, Беби Дженкс не сказала даже Киллеру с Дэвисом, хотя они, конечно, и сами знали, они все понимали.

Беби Дженкс должна была сделать это, должна была разобраться с родителями, прежде чем Банда клыкастых отправится на Запад. Даже сейчас она ни о чем не жалела. За исключением разве что того странного момента, когда ее мать умирала там, на полу.

Все дело в том, что Беби Дженкс всегда ненавидела свою мать. Она считала ее полной идиоткой, которая изо дня в день делает кресты из розовых раковин и кусков стекла, а потом продает их по десять долларов на блошином рынке в Ган-Баррел-Сити. К тому же эти крестики с маленькими скрученными Иисусиками посередине, сварганенными из крохотных красных и синих бусинок и прочей дряни, были жутко уродливыми, ну, в общем, полное барахло.

Но Беби Дженкс бесилась не только из-за этого – ее выводило из себя абсолютно все, что делала мать. Мало того что она таскалась в церковь, так еще и разговаривала со всеми этаким сладеньким голоском, мирилась с пьянством мужа и в жизни своей ни о ком плохого слова не сказала.

Беби Дженкс всякими там словечками не проймешь. Лежа на своей койке в трейлере, она не раз гадала, есть ли вообще на свете что-то

такое, что способно взбесить эту женщину. Когда же она все-таки взорвется, как кусок динамита? Или она просто слишком тупая? Уже несколько лет мать не смотрит Беби Дженкс в глаза. Когда Беби Дженкс было двенадцать, она пришла и сказала: «Тебе ведь известно, что я уже сделала это, да? Надеюсь, ты не думаешь, что я все еще девственница». Мать побледнела и отвернулась, уставясь в пространство своими большими, пустыми, без всякого выражения глазами, а потом снова принялась за работу, тихо напевая, – она всегда так пела, когда делала эти проклятые кресты из ракушек.

Однажды какой-то деятель из большого города сказал матери, что она создает настоящие произведения народного искусства.

«Да как ты не понимаешь, они же просто издеваются над тобой! – сказала ей тогда Беби Дженкс. – Разве сами они купили хоть одну твою уродскую поделку? Хочешь я скажу тебе, на что они больше похожи? На такие огромные сережки из лавки, торгующей дешевыми шмотками, – вот на что!»

Так она даже спорить не стала. Просто подставила другую щеку: «Ты будешь ужинать, милая?»

Это все равно как открыть и закрыть ящик, определила для себя Беби Дженкс. Так что она выехала из Далласа рано, меньше чем через час добралась до озера Седар-Крик и наконец увидела знакомый указатель, обозначающий границу милого, маленького, старого родного города:

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГАН-БАРРЕЛ-СИТИ. МЫ СТРЕЛЯЕМ ВМЕСТЕ С ВАМИ».

Добравшись до дома, она спрятала «харлей» позади трейлера. Дома никого не было, и она прилегла вздремнуть. В наушниках звучал голос Лестата, а рядом лежал наготове паровой утюг. Как только мать войдет, она ее – трам-тарарам, прощайте, мадам, – утюгом и прикончит.

И тут ей привиделся этот сон. Но ведь когда он начался, она еще не спала! Голос Лестата словно затих, а сон овладел ею и…

Она оказалась в каком-то ярком, солнечном месте. Это была поляна на склоне горы. И там же оказались эти самые близнецы: красивые женщины с мягкими вьющимися рыжими волосами, сложив руки, стояли на коленях, как ангелы в церкви. Их окружало множество людей – в длинных одеждах, как в Библии. А еще была музыка – медленный ритм барабанов, от которого мурашки по коже бегали, и звуки рога. Все это выглядело очень мрачно. Но самое ужасное – это мертвое тело на каменной плите, обгорелое тело женщины. Впечатление было такое, как будто ее там и поджарили! А на тарелках были разложены жирное блестящее сердце и мозги. Да-да, именно так – сердце и мозги.

Беби Дженкс в ужасе проснулась. К черту! На пороге стояла ее мать. Беби Дженкс вскочила и принялась колошматить ее паровым утюгом; она остановилась, лишь когда мать перестала двигаться. Голову ей она таки проломила. Мать должна была уже помереть, но все никак не умирала, а потом произошло нечто из ряда вон выходящее.

Мать, едва живая, лежала на полу, уставясь перед собой, – точно так же будет потом лежать и папаша. А Беби Дженкс, облокотившись, сидела в кресле, перекинув джинсовую ногу через подлокотник и крутя в пальцах косичку… Она ждала и вспоминала о близнецах из сна, о мертвом теле и о том, что лежало на тарелках, – к чему бы все это? Но прежде всего она ждала. «Ну же, умирай поскорее, тупица! Умирай! Я не собираюсь бить тебя снова!»