Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского
Шрифт:
Барыня, недолго думая, устроила смотр дворовым девкам. На Агапку пал выбор.
Сводили девку в баню, причесали, в сарафан нарядили, в таких сарафанах барыньки пастушками прикидываются. Шелковый, шитый с хиростями: не мешком, а чтобы и стан, и всю притягательную пышность выказать.
Девка попалась, слава богу, не дура. Грамоте маленько была научена. Вот и посадили ее в тенечке, против флигелька Василия Андреевича книжку читать.
Как Агапку не приметить! Белолица, волосы – золото, глаза – черные алмазы.
Подошел
– Херасков! Михаил Матвеевич, мой учитель. Не учитель, конечно, но экзамены мы ему сдаем. Нравятся стихи?
– Нравятся, – сказала Агапка, оробев. – Токмо не больно понятные.
Покидает солнце водыИ восходит в высоту,Ясный день всея природыОткрывает красоту. —– Что же тут непонятного?
– Стадо Дафнино не понятно! – показала пальчиком Агапка.
Пальчик нежный, ноготок будто греческим ваятелем выточен.
– Дафна – имя, – объяснил Василий Андреевич. – Стихотворение буколическое. Пастушье. Сие есть поэтическая традиция. Она восходит к пиитам Древней Греции… Я книгу тебе дам.
Увел Агапку во флигелек, и надолго.
– Ну? – спросила Мария Григорьевна девку.
Агапка показала барыне книжку.
– Почитать Василий Андреевич наказали.
Барыня подняла брови на лоб.
– Ну?
– Василий Андреевич сочинение мне читал. Про гробницу.
– Про какую гробницу?
– Не знаю! – испугалась Агапка. – Еще «Майское утро».
Мария Григорьевна окинула девку двумя-тремя взорами: Агапка сама была, как майское утро.
– Не в Афанасия Ивановича голубок! А ты тоже дурой-то не будь. Каждый день к нему наведывайся.
Агапка была послушна, наведывалась, и Василий Андреевич, узнавши ее сообразительность, тягу к чтению, стал давать ей уроки словесности.
Мария Григорьевна, однако ж, от своего плана не отступила. Подождала денька три и прислала красавицу в баню, спинку недорослю потереть.
Василий Андреевич при виде растелешенной Агапки побагровел от затылка до пяток.
– Я сам! Я сам! – закричал он, прикрываясь веником, да вот Агапку закрыть было нечем.
Тут она и пала перед ним на колени.
– Барин, не гони меня! Не губи!
Куда им было деваться, сделали то, чего от них ждали. Потом сидели на лавке и плакали.
– Я не барин, – говорил Агапке Василий Андреевич. – Я такой же раб, как и ты… Бежать! Бежать!
Дворянские безумства
Не убежал. Из бани – в постель, и уж так поспал: пробудился ввечеру другого дня.
На столе кушанье, от кушанья парок: с пылу с жару. Ел, как после Великого поста… Насытился и поскучнел.
Пошел
– Сто сорок пятый псалом в переложении Михаилы Васильевича Ломоносова. – Спел: – «Хвалу Всевышнему Владыке Потщися, дух мой, воссылать; Я буду петь в гремящем лике О Нем, пока могу дыхать».
– Дивно! – оценил Василий Андреевич, а глазами – далеко-далеко.
– Что за печаль, дружочек? – встревожился крестный.
– Ах! – вырвалось у Василия Андреевича, а про себя еще раз ахнул: ничего другого сказать невозможно.
– Пошли рыбку удить! – предложил крестный.
Сели возле мельницы. Поплевали на червячков. У Андрея Григорьевича поплавок сразу же заснул, а у Василия Андреевича – нырь!
– Ерш! – обрадовался крестный.
И пошло. Но преудивительно! У Андрея Григорьевича ни единой поклевочки, а Василий Андреевич уже тридцатого с крючка снимает.
Рыбка развеселила, да не вылечила. Не шло из головы: ну как, как на Агапку теперь посмотрит он? Господи, а как поглядит на него Мария Григорьевна? Стыд! Стыд!
Да вот она, судьба.
На подводе в одну лошадь привезла все свое состояние да Машеньку с Сашенькой, старшей четыре годочка, младшей – два, Екатерина Афанасьевна Протасова.
– Андрей Иванович проиграл в карты всё, что имел! Матушка, мои дочери нищенки.
– Бога не гневи! – крикнула Мария Григорьевна на любимицу свою, на счастливейшую в семействе. – Тебе принадлежит орловское село Бунино, белёвское Муратово. Сам-то что?
– Андрей Иванович поехал места искать.
– Сколько горя женщине от дворянской дурости мужей! Жизни на кон ставят. Тот на дуэли, этот – на карту… Не нами заведено, Господи, да нам терпеть. – Мария Григорьевна глянула на дочь хозяйкою. – Занимай, Екатерина, отцов кабинет… Бог взял, Бог и даст.
Иная неделя тянется, как век, а вместо воскресенья – еще удар. Не перенес Андрей Иванович Протасов своего несчастья.
Было в Мишенском пятеро сироток, стало семеро.
Василий Андреевич, уберегая старшую, Машеньку, от плачей в доме, водил смотреть мельничное колесо. Говорил, как с маленькой, и она вдруг потянулась к нему ручками, а когда он ее взял, приникла всем тельцем и плакала, плакала.
– Машенька, – говорил он ей, потерявшись, – Машенька, все тебя любят! Тебя все любят.
– Ты тоже меня любишь? – спросила сквозь рыдания девочка.
– Очень! Очень!
– Поцелуй меня в глазки. Мне глазки папа целовал, когда я ложилась. Ты будешь приходить к моей постельке?
Пришлось признаться:
– Я завтра уезжаю, Машенька. Каникулы у меня кончились.
– Я буду тебя ждать! – и приникла еще крепче, больнее.
Андрей Тургенев