Царская сабля
Шрифт:
– Стало быть, судьба моя такая, святой отец, в простом звании отчине служить, – пожал плечами Басарга. – Одной мудростью воеводской сечи не выиграть. Ратники Руси тоже надобны.
– Есть еще путь, чадо, – вкрадчиво напомнил епископ. – Путь, на котором знатность не столь важна, как в службе воинской, ибо пред Господом все равны.
– Молод я еще слишком, отче, о постриге думать, – пожал плечами боярин. – О душе пусть старики заботятся, коим в чертоги небесные уже врата отворяют. Как время придет грехи замаливать, тогда, может статься, в двери монастырские и постучусь.
– Вот тут ты зело ошибаешься, сын мой
– Не знаю, – даже заколебался от неожиданного и столь соблазнительного предложения Басарга. – Меня боярином отец воспитывал. Саблей рубиться, из лука стрелять.
– О том и речь, – кивнул епископ. – Ныне ты достаточно молод, чтобы философии и математике научиться, дела хозяйственные освоить, порядки церковные принять. Лет через двадцать зубрить сие выйдет поздно. Ты отрок толковый, я вижу, решительный, живота за веру не жалеешь. Таковые нам и нужны… Подумай хорошенько. В Церкви бояр и князей нет. Средь равных званием выбиться легче.
– Не знаю, – опять пожал плечами Басарга. – Я в церкви токмо ради исповеди и причастия и бываю… – Он оглянулся на корму и, пользуясь случаем и расположением епископа, спросил: – А что за ценность такую мы везем, что сам государь о ней столь заботится и корабль особый пожаловал?
– Тайну сию по древнему обычаю дозволяется открывать лишь тем, кто даст обет вечного молчания, – ответил епископ. – Ты действительно желаешь узнать, что хранится в сей раке?
– Молчальники? – От изумления у Басарги округлились глаза. – Весь корабль – молчальники? Все до единого?!
– Да, дитя мое, – согласно кивнул монах. – Когда-то давно я тоже давал этот обет. Но во время служб кто-то должен читать молитвы, и потому глава нашего братства освобождается от сей клятвы. Но я пришел к служению не столь рано, как это можешь сделать ты. Два года – послушник, пять лет – начетник, десять лет – игумен, пятнадцать – епископ. Потом лет десять – архиепископ и… митрополит. Я всего этого уже не успеваю. Но ты способен пройти сей путь от начала и до конца. Но только если решишься ступить на него прямо сейчас.
– Я? Но почему я? Отчего вы решили выбрать именно меня?! – развел в недоумении руками юный воин.
– Ты узнаешь эту тайну, если дашь обет молчания, чадо мое, – положил ладонь ему на плечо епископ Даниил. – Не стану торопить с ответом. Вижу, тебе надобно собраться с мыслями. Подумай хорошенько, боярский сын Басарга Леонтьев. Второй раз врата в будущее столь удачно перед тобой уже не распахнутся.
Великий
Виктория Яковлевна, сдвинув очки на кончик носа и негромко что-то напевая, дочитала служебную записку до конца, ткнула указательным пальцем в дужку и посмотрела на Женю сквозь слабо затемненные стекла.
Свои очки женщина надевала редко, приберегая их для совещаний и нечастых выездов на особо ответственные объекты. Выглядела в них начальница куда более умудренной знаниями, но при этом и значительно старше.
– И ты хочешь сказать, что без этой внеплановой проверки нам никогда не удастся получить достоверные сведения о ходе и качестве реконструкции седьмого причала Архангельского порта? – прищурилась на молодого человека начальница.
– Вы же сами понимаете, Виктория Яковлевна, – как можно убедительнее произнес Евгений. – После бетонирования несущих конструкций нам уже никог…
– Такая великая ценность в государственном масштабе этот самый седьмой причал в устье реки Двины, что для контроля за его строительством нужна внезапная командировка ответственного работника центрального аппарата?
– Вы же сами говорили, Виктория Яковлевна, что важен не объем освоенных государственных средств, а сам факт контроля, который должен постоянно тяготеть над исполнителями…
– Да помню, помню, – опять перебила его начальница. – Однако, Женя, я не дура и вижу, что ты просто собираешься решить за государственный счет какие-то свои личные вопросы.
– Разве дополнительная проверка, проведенная Счетной палатой, повредит государственным интересам?
– Значит, Женя, это ты просто горишь служебным рвением? – усмехнулась Виктория Яковлевна, откидываясь на спинку кресла и крутя в руках карандаш. – Ну, что же… Ладно, так и быть, попробуем использовать твою корысть для общей пользы… – Она так же резко, как перед этим откинулась, качнулась вперед, ткнула карандашом в календарь: – Четырнадцатого марта ты снова будешь руководителем комиссии. На этот раз в Череповце. В понедельник вечером наши дамы выезжают из Москвы, во вторник будут там. Поселятся и оформятся они сами. Но четырнадцатого в девять утра ты должен как штык стоять у проходной «Северстали». Тамошний завод под госгарантии купил в Германии прокатный стан. Его и осмотрите. Та-а-ак… Четырнадцатое – это среда. Командировку я тебе оформляю с пятницы. Отчет предоставишь по обычной программе: разрешительная документация, материалы, объем выполненных работ. И не вздумай потом даже намекать мне про отгулы за проведенные на Севере выходные!
– Спасибо, Виктория Яковлевна! – радостно воскликнул Евгений и, пока начальница не передумала, выскочил из кабинета.
Однако, при всей щедрости начальницы, подаренные ею неурочные дни означали для аудитора жесточайший цейтнот, необходимость беречь каждую минуту. Иначе совместить службу и личный интерес он просто не успевал. Поэтому в дорогу молодой человек сорвался тем же вечером, заскочив домой, только чтобы переодеться, прихватить дорожную сумку, термос с кофе и мамины пирожки.
В пять вечера Женя Леонтьев вышел с работы, в семь тридцать он уже выруливал на Ярославское шоссе на своей потрепанной «девятке», с пристегнутым за бронзовые крючки капотом и проржавевшими насквозь крыльями, заклеенными малярным скотчем и закрашенными сверху красной масляной краской.