Царские сокровища, или Любовь безумная
Шрифт:
Соколов повернул голову к Джунковскому:
– А как моя просьба – посетить государя?
Джунковский глубоко вздохнул:
– Керенский нашел ее неуместной.
– Этого надо было ждать.
– Керенский не слушал моих доводов. Он вообще не умеет слушать. Он, как настоящий актер, предпочитает сам говорить, говорить…
Соколов не выглядел раздосадованным.
– Я давно заметил: глупый от умного тем отличается, что не умеет слушать. И я на разрешение Керенского не шибко рассчитывал. Надо что-то другое придумать.
Горький согласно кивнул:
– Можно полюбопытствовать,
Джунковский замялся, решил перевести разговор на другую тему:
– Керенский легкостью мыслей напомнил мне бессмертного Ивана Александровича Хлестакова…
Счастливая мысль
Соколов вдруг интуитивно понял: Горький как раз тот, кто может содействовать его замыслу. И он прямо сказал:
– Алексей Максимович! Мне хочется встретиться с государем. Мне нужен к нему пропуск.
– Однако! – Горький покачал головой. Ему было приятно, что такой бесстрашный и искушенный в боевых делах человек, как Соколов, обращается за помощью к нему, глубоко штатскому. Горький ничего больше не сказал, лишь пил большими глотками вино. На столе уже стояли пустые бутылки.
Застолье продолжалось. Горький с аппетитом ел и жадно пил вино. Вдруг он остановил взгляд зеленых зорких глаз на Соколове:
– У меня родилась идея. Она как раз подходит под ваш характер, который словно создан для авантюрных и опасных приключений. Я постараюсь вам помочь. Но это случится только в том случае, если вы мне обещаете не причинять вреда ни государю, ни его близким. Я не монархист, тем более я не поклонник Николая Александровича. Но я не желаю над ним насилия, а многие, в том числе Керенский, нынче твердят о необходимости суда над бывшим царем.
Соколов положил руку на сердце:
– Обещаю, Алексей Максимович, – я не буду действовать во вред государю и его семье.
– Думаю, вам поможет полковник Александр Дмитриевич Носов.
– Начальник фельдъегерского корпуса?
Горький раскурил папиросу, и ароматный дым поплыл по гостиной. Он с усмешкой произнес:
– Носов был начальником корпуса много лет. Вчера приехал ко мне, лица на нем нет, почернел от горя. Спрашиваю: «Что произошло?» Отвечает: «Керенский только что освободил меня от должности и сразу же вручил предписание: явиться в штаб Юго-Западного фронта не позже пятнадцатого июня». Носов стал просить заступничества, да я с Керенским не общаюсь.
– И за какие провинности? – спросил Соколов.
– Причина банальна: Носов недоволен новыми порядками. И он имел неосторожность высказать неудовольствие Керенскому. Это и стало причиной отправки Носова на фронт. Так вы, граф, знакомы с этим героем?
– Едва-едва, только шапочно.
– Но о ваших подвигах он наверняка слышал. Носов очень раздосадован, считает себя оскорбленным.
– А я при чем?
– Фельдъегери народ вездесущий, повсюду проход имеющий. Догадались, граф?
Соколов задумался, потом воскликнул:
– Замечательная идея, если… если Носов захочет и сможет помочь. Впрочем, от него многого не надо: фельдъ егерскую форму на мой
Горький вновь задумчиво почесал ноздрю, с расстановкой произнес:
– Думаю, если я попрошу Носова – дело выгорит. Тут понятно – Носов разъярен. Ему терять нечего – впереди окопы и вражеские пули. Он с радостью насолит нынешним правителям. Я нынче же позвоню домой Носову на Фонтанку и попрошу приехать ко мне, все объясню. Вы, Аполлинарий Николаевич, где остановились?
– Пока у Владимира Федоровича.
– Оставьте мне номер вашего телефона, и я сегодня же извещу вас.
Джунковский посоветовал:
– Алексей Максимович, не рекомендую по телефону говорить лишнее. Бывший «черный кабинет», прежде занимавшийся исключительно перлюстрацией писем, в военное время распространил свои интересы и на телефонную станцию.
Горький согласно кивнул:
– Хорошо, буду соблюдать конспирацию. – Добродушно засмеялся. – Кого-кого, но непременно слушают Горького! Спасибо вам за столь изумительное вино, от которого душа поет.
Сев в коляску, он задержал руку Соколова и с какой-то печальной интонацией произнес:
– «Русский народ – народ великий…» С этим можно соглашаться или спорить, но что толпа безумна и опасна – факт очевидный, а подлец-человек способен на любую мерзость.
Алексей Максимович стремительно укатил прочь.
Джунковский хитро подмигнул Соколову:
– Если «властитель дум» серьезно возьмется помочь, то дело удастся, Горький – человек громадного влияния. Но в случае провала…
– Что будет в случае провала? Меня отправят на фронт? Вот это меня нисколько не страшит… – Соколов бросился к Джунковскому, оторвал его от земли и закружил, только генеральские ноги летали по воздуху. Наконец поставил на землю и весело произнес: – Пойдем в дом, Владимир Федорович, выпьем за благополучное избавление царской семьи от позорного заточения. Ура!
Джунковский остудил пыл гения сыска:
– «Ура» будем кричать, когда царственные узники окажутся в Германии или лучше в Англии. А теперь следует серьезно обдумать наше дело…
Часа полтора стратеги обсуждали различные варианты смелого плана, но, не зная деталей содержания царской семьи, они шли как бы на ощупь.
Наконец Джунковский сказал:
– После обеда, по древнему обычаю, положено вздремнуть, – и ушел в спальню.
Соколову осталось одно – ждать сигнала от Горького. Ожидание для гения сыска всегда было мучительным. Он тихо задремал, сидя в глубоком кожаном кресле.
Через час затарахтел телефон. Горький проокал:
– Вам назначено свидание на сегодня, в девять вечера. Подъезжайте к дому под номером девяносто, что на Фонтанке.
– Большое спасибо, Алексей Максимович! – бодро сказал Соколов.
Смелый план
Полковник Носов оказался высоким, хрупким человеком лет сорока. На узком лице выделялись крупные темные глаза, на мир взиравшие с глубокой печалью. Подобно Джунковскому и Соколову, он был преображенцем. Полковое братство роднит. Носов прямо сказал: