Царский двугривенный
Шрифт:
Лицо у Скавронова стало белое, как бумага. И Славику только теперь бросилось в глаза, что он небрит и щеки его покрыты черной, будто прокопченной, щетиной.
— «Ножек, — говорит, — не чую…» — с усилием выговорил Скавронов. — Фроська, меньшая… За трое суток сгорела… Железной метлой их надо… Каленым железом…
— Ладно тебе. Крой, — тихо сказала Клаша.
— «Ножек, — говорит, — не чую…» А я из сарая в щелку гляжу. Кулаки кусаю…
Он уронил голову на руку и как будто залаял.
Клаша встала со стула.
— Славик, ступай домой, — сказала
Славик все еще не понимал, что Скавронов плачет.
А Клаша собирала с пола оброненные карты и уговаривала свояка, словно ребеночка:
— Гляди, какие картинки пришли. Разве такое добро на пол кидают? Одна к одной. Два туза, три козыря…
— Отступись, змея! — проговорил свояк и, все еще плача, взял карты.
20
Удивительно, до чего часто нелепые мелочи и пустые случайности меняют судьбы людей в переходные времена.
Хотя Славик не вынес обещанных денег, Таракан его простил.
Славика спасла худоба. Если не считать ни на что не годной Машутки, он был единственным существом во дворе, которое могло пролезать через форточку. Без него нельзя было обойтись.
И после того, как Славик во второй раз натаскал из подвала полный мешок бумаги, Таракан восстановил его в правах голубятника, обещал в милицию не доносить, а про шестьдесят девять копеек забыл сам и велел забыть другим.
На этот раз Славику было велено не тащить, что попадет под руку, а набрать как можно больше документов с сургучными печатями.
Зачем Таракану понадобились сургучные печати, стало ясно на другой день, когда рано утром, еще до школы, ребята увязывали пачки.
Первым догадался Митька. Увидев, как тщательно Таракан прячет между листами бумаги сургучные печати, он мигом представил себе вытянутые морды торгашей, когда они вместо обертки обнаружат сургуч на картонных квадратах.
Пакет получился солидный, увесистый. Чтобы увязка стала еще тяжелей, Коська, подыхая от смеха, сунул в середину пачки стальной биток.
Продавать бумагу с сургучной начинкой Таракан отправился сам. В сопровождающие был взят только Славик. Он должен незаметно признать и указать Кулибина и смываться. Было решено наказать именно Кулибина, чтобы этой жиле было неповадно на десятом году революции сбывать ребятишкам негодную монету.
Сентябрь уже начался, а солнце палило по-летнему. На базаре дул горячий азиатский ветер. Между арбами и телегами дремали лиловые ишаки. Вдали, у карусели, упрямо бухал барабан, и красивые, дикие, как тысячу лет назад, цыганки толкались в толпе.
У овощных навесов Славик заметил Козыря. Песик лежал в тени и дышал тяжело, всеми ребрами.
— А он меня знает, — сказал Славик. — Козырь, тубо!
Козырь два раза стукнул хвостом по земле.
— Хочешь, Таракан, он сальто покажет?
Славик поднял дынную корку, стал подманивать собаку.
Но Козырю было не до фокусов.
Вчера подвыпивший маляр бросил ему телячью кишку, начиненную для смеха медным купоросом. Козырь чувствовал подвох и
— Козырь, тубо! — звал его Славик. — Тебе сколько раз говорить? Какой ты все-таки свинтус! На, на!
Козырь отлично видел, что в руке Славика несъедобная дынная корка, и все-таки собрался с силами и попробовал перевернуться в воздухе. Сальто не вышло. Он больно ударился боком, поднялся и виновато вильнул хвостом.
Таракан пнул его. Песик отбежал молча и взглянул на Славика издали печальными глазами.
— Наверное, у него температура, — сказал Славик.
Таракан ухмыльнулся. Поэтому Славик тоже засмеялся и пульнул в Козыря дынной коркой.
Ничего не поделаешь. Подражатели всегда немного пересаливают, особенно в жестокости.
Ребята миновали карусель и вышли в мясные ряды.
— Вот он! — прошептал Славик, хватая Таракана за рукав.
— Где?
— Вон, направо… Смотри!
Прислонившись к притолоке, Кулибин обрезал длинным ножом-резаком ногти. Ему было скучно.
— Ясно! — проговорил Таракан. — Топай отсюда.
Славик отошел за помойный ларь и, замирая от страха, приготовился наблюдать, что будет.
Он увидел, как Таракан с пачкой на плече прошел мимо Кулибина, подымая ногами пыль. Мясник окликнул его. Таракан остановился. Они перебросились короткими фразами. Таракан плюнул Кулибину в ноги и пошел дальше. Кулибин позвал его еще раз. Таракан лениво воротился. Мясник сунул резак в кожаные ножны, вывесил на руке пачку и покачал головой. Славик испугался. Пачка была слишком тяжелая. Кулибин послушал, как у соседней лавки скандалит босая казачка, взял кипу под мышку и скрылся за дверью. Время тянулось. Славик и не заметил, как вышел из-за укрытия и ноги понесли его к лавке.
Таракан невозмутимо ждал. Наконец за прилавком появился хозяин с длинной моссельпромовской банкой.
Хотя все шло как по маслу, сердце у Славика колотилось. «Сейчас, сейчас, — успокаивал он себя, — достанет денежки, и побежим выкупать Зорьку».
Но денежки Кулибин достать не успел. Наторговавшись вволю в соседней лавке, казачка подошла к нему. Мясник отставил в сторону банку и занялся с покупательницей.
— Какая же это телятина, — привередничала казачка. — она старая…
— Помоложе тебя, — отвечал Кулибин.
Пришлись ли ей по душе его гарри-пилевские бачки или понравились прибаутки, сказать трудно. От его шуточек она взвизгивала, как циркулярная пила, и уходить не торопилась.
— И телятина у нас свежая, — деликатничал Кулибин. — И оберточка свежая для вас подоспела.
Он бросил на прилавок пачку, перекатил ее на один бок, потом на другой и стал примеряться, где лучше развязывать.
— Надо бы рассчитаться, хозяин, — сказал Таракан.
— У нас такой закон: сперва — клиента уважить, а после заниматься своими делами.