Царский каприз

Соколова Александра Ивановна

Молодая девушка еще в институте обращала на себя всеобщее внимание своей исключительной красотой и после выпуска была окружена толпой ухаживателей и поклонников; однако ко всем им она долгое время была совершенно равнодушна, так что даже заставила всех представителей «большого света» уверовать в то, что для оживления этого роскошного мрамора еще не находился Пигмалион. А между тем этот Пигмалион нашелся в лице исключительно красивого молодого офицера Преображенского полка, князя Несвицкого, который и сам с первого же взгляда без ума влюбился в прелестную

Галатею.

Князь Несвицкий в свою очередь был хорош собой, и, находясь рядом, он и дочь генерала Лешерна составляли такую идеальную, такую пленительную пару, что, когда они танцевали вместе на балах или появлялись рядом на гуляньях или в кавалькадах, то им только что не аплодировали.

В самом деле, трудно было представить себе что-нибудь очаровательнее этой юной парочки с оживленными, правильными, как на древних камеях, лицами, с полными грации движениями и с тем задором светлого, молодого веселья, которое может дать только полное сознание возможного и легко достижимого счастья.

С первого момента появления князя в доме генеральши Лешерн стоустая молва уже произвела его в почетное звание жениха молодой красавицы Софьи Карловны, и эта свадьба признавалась бесповоротно решенным вопросом.

В осуществление своей заповедной мечты верила и молодая красавица-невеста; в эту свадьбу свято верила и мать невесты, и только сам жених, хотя и страстно влюбленный, как-то сдержанно молчал, откладывая решение этого вопроса до времени своего отпуска в Москву, к отцу и матери, без согласия которых он, по его словам, не мог ни на что решиться.

Так прошел весь зимний сезон и наступил Великий пост. Вдруг в один фатальный для молодой Софьи Лешерн день из Царской Славянки, где тогда был расквартирован Преображенский полк, было получено известие о том, что князь Несвицкий, любивший сам выезжать верховых лошадей, был выброшен из седла и серьезно разбился.

Весь Петербург всполошился при этом известии. Князь Несвицкий и по красоте, и по своему безукоризненному аристократизму справедливо считался одним из самых блестящих кавалеров и по нем втайне вздыхало не одно великосветское женское сердечко.

В Царскую Славянку ежедневно посылали узнавать о здоровье интересного больного; кроме того князю, как хорошенькой женщине, посылали целые транспорты конфет, цветов и всевозможных прихотливых приношений.

Легко можно представить себе, как среди всего этого мучительно горевала и волновалась молодая Лешерн.

Самостоятельно посылать к Несвицкому она не могла и не смела, что же касается до Елены Августовны, то та в своей немецкой методической неподвижности находила всякое волнение и всякую тревогу отступлением от приличий и не позволяла своей дочери открыто волноваться, как она не позволила бы ей открыто броситься на шею даже официально объявленному жениху.

Все, что молодые люди могли достигнуть, была аккуратная, но тщательно скрываемая переписка; однако и при всей горячности выражаемых чувств она не могла удовлетворить влюбленных.

Несвицкий мечтал о возможности хоть мельком взглянуть на свою обожаемую

невесту, писал, что готов рискнуть и здоровьем, и самой жизнью для того, чтобы расцеловать ее ручки. В одном из своих писем он с тайной завистью сообщил Софье Карловне, что к его товарищу недавно тайком приезжала из Петербурга дорогая ему особа.

Однако вслед за этим сообщением разом прекратились всякие сношения князя с домом Лешернов. Он не писал к Софье Карловне, не присылал узнать о здоровье дорогих и близких ему лиц, а внезапно явившийся к ним его товарищ сообщил, что больной сделал безумную попытку выйти из дома и так сильно простудился, что доктора стали опасаться, как бы ему не пришлось поплатиться жизнью за свою неосторожность.

Все это было передано тревожным, взволнованным голосом; минутами даже слезы дрожали на глазах сердобольного товарища, так что молодой невесте хотелось тотчас броситься на шею повествователю, чтобы поблагодарить его за горячее участие. Весь день после его визита она ходила встревоженная и как смерть бледная, ничего не ела за столом, всю ночь не могла сомкнуть глаза и, встав наутро, прямо объявила матери, что поедет сама лично проведать жениха.

Генеральша пришла в ужас от такого сообщения и не только наотрез запретила дочери даже думать о подобном бездумном поступке, но даже пригрозила ей чуть не своим проклятием, если она осмелится так резко пойти против основных приличий и условий света.

Молодая девушка терпеливо выслушала все наставления и угрозы матери, но, несмотря ни на что, на следующий же день утром была уже в Царской Славянке, а там на коленях пред ней ее горячо благодарил за смелый и преданный поступок обезумевший от счастья жених.

Все, рассказанное его товарищем, оказалось не только преувеличенным сообщением, но прямо-таки выдумкой, специально пущенной в ход с целью навести молодую девушку на мысль проведать больного.

— Приедет сестрой милосердия, а уедет… женой! — цинично смеялся услужливый рассказчик-товарищ, с мнимо умирающим Несвицким, придумывая всю эту гибельную ложь.

Нравы высшего круга в то время не отличались особой строгостью, и в лагерях, и на зимних стоянках гвардейских полков не редкостью были посещения великосветских красавиц.

Весть о прибытии в Царскую Славянку легендарной петербургской красавицы Лешерн с легкомысленной быстротой разнеслась по всему полку. Несвицкому завидовали, и только один из его товарищей, бесконечно толстый и бесконечно добродушный капитан Борегар укоризненно покачал своей крупной, слегка полысевшей головой и медленно произнес в виде нотации:

— Ну, барышня-то зачем? Мало ли соломенных и иных вдов на нашу долю судьба посылает?

— Господа, Борегар-то зафилософствовался! — с презрительной гримасой откликнулся смуглый красавец князь Ч., впоследствии составивший себе громкую известность в административном мире. — Какая разница, девушка ли навестит нашего брата — скучающего холостяка, или шалая бабенка? Лишь бы молода да красива была, а больше ничего не спрашивается.