Царский сплетник. Трилогия
Шрифт:
— И как же тебя, русского, послом сюда назначили? — все не мог опомниться Виталик.
— Ха! А они там знают, что я русский? Как же, размечтался! Отчим даже матушку переписал как Мари Штейнц, чтоб не было сомнений в чистоте арийской расы. Она ведь ему там, в Германии, еще пару сыновей родила. Ну, а меня, чтоб под ногами не путался, к делу пристроил, на Русь торговать послал. Только просил с немецким акцентом по-русски говорить, чтоб никто не догадался. Проблемы его семейству не создавал. Мамка-то моя до сих пор в Гамбурге с ним живет.
— А говорил, что
— Врал, — лаконично ответил Вилли.
— Вижу. И как твоя мама на чужбине с немцем живет?
— Нормально живет. Все путем. И я тут удачно поработал. Купцов немецких из разных передряг выручал. Они ведь душу русскую ни хрена не понимают, не знают, с какого боку к чинушам местным подойти. Вот меня в тамошних верхах и заметили. Послом назначили. А посольская слобода единодушно главой купеческой гильдии назначила. Вот такие вот дела, тезка.
Вилли мутными глазами посмотрел на пустой стакан и опять потянулся к штофу.
— Тезка, не гони лошадей, — отвел его руку в сторону Виталик.
— Только ты меня никому не сдавай, — попросил посол юношу. — Хотя… чё я прошу? Не сдашь! Я в тебе сразу родственную душу почуял. Ты своих никогда не сдаешь.
— Спорное утверждение. Ваську с Жучком постоянно Янке сдаю. Этих обормотов только она в узде может держать.
— Это да, — усмехнулся Вилли. — Они ее как огня боятся. А вот, поди ж ты, ежели чего, так в момент глотки за нее порвут.
— Играл ты свою роль великолепно. Даже я сразу фишку не просек. — Виталик с умилением смотрел на главу купеческой гильдии, в глазах которого плескалась чисто русская тоска. — Слушай, а по какому поводу траур, тезка?
— По душе моей пропащей, — грохнул себя кулаком в грудь Вилли. — Я же русский! Чистокровный русский! Думаешь, легко со стороны смотреть, как эти сволочи зубы на мою историческую родину точат? Бизнес бизнесом, но совесть-то надо иметь!
— А ты не смотри со стороны. Включайся в процесс только теперь с нужной стороны.
— Так я ж теперь католик, мать ее… — и тут посол завернул такую фразу, что Виталик аж заслушался, — …а этот гад меня к своим делам подпрягает. Убил бы! Так хочется его где-нибудь в подворотне кистенем по шарабану охреначить, да царя-батюшку боюсь подставить. Сразу орать начнут: варвары русские на духовное лицо руку подняли.
— Я так понял: ты об епископе?
— О нем, гаде. Завтра в церкви он сходняк устраивает. И мне там надо быть! — грохнул кулаком по столу посол так, что штоф подпрыгнул. Виталик едва успел его перехватить и аккуратно поставить, как только перестали звенеть тарелки. — Инструктировать нас будет. Разъяснять, как Русь Святую изнутри подтачивать, губить. Его на это дело сам папа римский в Ватикане благословил. Не нравится ему, понимаешь, наше православие.
Вилли налил себе еще один стакан и одним махом выпил, с расстройства забыв наполнить водкой емкость Виталика, что, впрочем, тому было на руку. В свете предстоящих событий он предпочитал иметь ясную голову.
— Эх, сейчас бы в баньку, а потом с удочками на Великую реку, по утренней зорьке окушков
— Тезка, обещаю: как закончится вся эта чехарда, выведу всех гадов на чистую воду, устрою тебе такую рыбалку, закачаешься!
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Верю. Тебе, сплетник, верю.
Вилли влил в себя еще один стакан.
— Во сколько, говоришь, епископ сходняк назначил?
— В два часа пополудни, — промычал немецкий посол, плюхнулся физиономией в квашеную капусту и захрапел.
— Да, пьет чисто по-русски, без тормозов, — почесал затылок Виталик, встал из-за стола, с натугой поднял Вилли и переложил его на диван. — Эй, мадам! Где вы там? — заорал юноша.
Мадам Нюра не заставила себя ждать.
— Здесь все убрать, на стол — ведро рассола. Рядом с кроватью еще одно ведро, пустое. Никого постороннего сюда не пускать, а его не выпускать, пока не протрезвеет. Будет брыкаться, скажешь: царский сплетник приказал. Протрезветь он должен не позднее, чем к завтрашнему полудню. Как рассолом отопьется, кофе ему завари.
— Чего-о?
— Пойла иноземного завари ему, говорю!
— А-а-а… бурды-то этой?
— Да, этой бурды, и покрепче.
— Понятно.
— Обслуживать будешь лично. Никто не должен знать, кто у тебя этой ночью гостил.
— А кто у меня гостил?
— Думаю, завтра сама узнаешь. Но, когда узнаешь, виду не подавай, — внушительно сказал Виталик, — и чтоб, когда он уходил, вот это, — юноша вытащил из-под туши немецкого посла парик, — сидело у него на голове.
Мадам Нюра присмотрелась к лицу выпивохи внимательнее.
— Ух ты, да это же немецкий по…
Виталик поспешил зажать ей рот.
— А вот об этом на каждом углу орать не надо. Работай, и родина тебя не забудет.
— Есть!
Мадам вытянулась перед царским сплетником по стойке «смирно». Она прониклась важностью поставленной перед ней задачей.
18
К главному базару, расположенному в Среднем граде Великореченска, Виталик подъехал с утра пораньше в золоченой карете, подаренной ему чуть больше месяца назад Кощеем и Доном. Карету сопровождала его личная гвардия под предводительством Семена, разодетая в пух и прах по последней пиратской моде. Все были в черных кожанках; у каждого на голове красовалась бандана, на поясе висела абордажная сабля, из перевязей торчали рукояти кремневых пистолей, и все дружно гнули пальцы, как учил их кэп. Правда, не у всех получалось.
— Балда! — треснул царский сплетник по затылку Феде, выпрыгивая из кареты. — Мизинцы и указательные пальцы вперед, а остальное в кулак! Чё ты сразу все веером растопырил? Нормальные пацаны так не делают.
— Да у меня они по отдельности не гнутся, — расстроенно прогудел Федя.
Виталик покосился на его медвежьи лапы, удрученно вздохнул:
— Может, тебе лишние пальцы к ладони привязать?
— А как я тогда стрелять буду?
— И то верно. Тогда сунь их в карманы, не позорь братву.