Царский угодник. Распутин
Шрифт:
Но, судя по тому, что творилось на фронте, молитвы Распутина не всегда доходили до Всевышнего — боевые операции шли с переменным успехом, вернее сказать, часто вообще без всякого успеха: наступления, рывки, которые русские части сделали в первые дни войны, угасли, потери были большие, с фронта в Россию потянулись эшелоны с ранеными, достигли они и Петрограда.
И что ещё оказалось особой приметой войны, вызывающей горькое ощущение, — в Петрограде появились безногие солдаты, неумело обращающиеся с костылями, чьи форменные рубахи с погонами украшали серебряные «Георгии» — боевые ордена.
Солдаты эти матерились, угрюмо посматривали на людей,
— Пшёл вон отсюда!
Распутин не обиделся на этого солдата, вечером помолился за его здоровье, а потом выплеснул из головы, будто помои: чего держать в мозгах постороннего человека! И молился, молился, молился за царя. Понимал «старец»: пока царь жив, пока сидит на своём месте — с ним, с Распутиным, всё будет в порядке, потеряет царь трон — и Распутину будет плохо. Может быть, даже хуже, чем самому царю.
Но вернёмся к филёрам да к Хвостову с Белецким. Что касается филёров, то они, когда Распутин выдворил их из своей квартиры, не растерялись — облюбовали себе чуланчик внизу, в подъезде, рядом с комнатой дворника, который по совместительству был и ключником и привратником, а потом, поразмыслив, взяли дворника вместе с дворничихой, часто замещавшей мужа по части метлы и лопаты, на денежное довольствие. Уж очень начальство стало нервно себя вести, когда дело касалось Распутина. Поэтому ради успокоения чинов с позументом на погонах дворницкую семью лучше было взять на довольствие.
На Распутина же филёры крепко обиделись — выгнал из тепла на холод, будто собак, а простуда у «гороховых пальто» была профессиональным заболеванием, от хронического насморка их не могла вылечить даже могила, так на тот свет они и уходили с красными сопливыми носами.
— У-у, курощуп гнилозубый! Дай только повод либо «добро» сверху — мы тебе живо башку из нагана опечатаем. Свинцовую дулю точно между рогов влепим, чтобы издали было видно!
Фамилия Хвостова крепко сидела в голове Распутина ещё и потому, что старый сибирский друг, тобольский епископ Варнава, не давал Распутину забыть эту фамилию. Варнава же, в свою очередь, был хорошо знаком с Хвостовым, а также с Илиодором и ко всей распре Распутина с Илиодором, к борьбе и «пусканию крови» относился отрицательно. Перед тем как Распутин уехал из Тюмени — уже после ранения, — он сказал:
— Я знаю, сейчас не время говорить о мирском, идёт война, человек в ней — маленький винтик, сломать его или уничтожить ничего не стоит. И всякая распря забывается, отходит на задний план, потому что война — это слишком большая беда... Пойми, Григорий, сейчас тебе с Илиодором лучше помириться.
— С Илиодоркой? — Распутин вскинулся, болезненно поморщился — ему нельзя было делать резкие движения. — Никогда!
— За Илиодором стоит большая сила. Одна «Чёрная сотня» чего стоит... А «Союз Михаила Архангела»! Илиодор не одинок.
— Согласен.
— Например, Хвостов, нижегородский губернатор.
— Хвостов — тьфу! Это никто, плевок на земле! Я скажу папе — и никакого нижегородского Хвостова не будет.
— Будет другой, такой же... который возьмёт да выступит против тебя. А Хвостов не выступает и не выступит...
— Тьфу! Что ты предлагаешь делать?
— Тебе надо окончательно переманить Хвостова на свою сторону. Чтобы он тебе не врагом был, а другом.
— Да Хвостов мне не враг. Он — никто, нуль. Ни то ни се...
— А должен быть другом, помощником, — терпеливо, будто ребёнку, постукивая посохом по камню, горбато проступающему из земли, втолковывал Варнава. — Ты будешь должен сунуть ему пряник. Он за него схватится и будет твоим навсегда, на всю жизнь. Понял арифметику?
— Чего уж тут непонятного? — Распутин не выдержал, усмехнулся, жёстко сощурил свои водянисто-пивные глаза. — Раз он связан с Илиодоркой, то, значит, через него можно выйти на этого сумасшедшего монаха, кинуть в горло пачку денег и заставить его замолчать. Так?
— Так, — подтвердил Варнава.
Тяжело вздохнув, Распутин прислонил руку к продырявленному животу, погладил его, словно бы утишая боль, глянул на светлеющую за деревьями пьяную Обь, сжал свободную руку — правую — в кулак. Илиодор, когда гостил у него в селе Покровском, выкрал из сундука «царицкины» письма. Если эти конверты с посланиями пойдут гулять по белому свету — будет большая беда. Он снова вздохнул: головы тогда не сносить.
— А что, может быть, это и выход, — подумав, произнёс Распутин. — И насчёт пряника мысля хорошая, и насчёт Илиодорки. Хоть Илиодорка и мерзопакостен, как ободранная лягушка, но я зла на него не таю, и если можно с ним разойтись мирно — мирно и надо расходиться. Ты, отче, за Хвостова головой готов ручиться?
— Готов и головой.
— Тогда надо бы с ним повидаться и это дело обстоятельно обкашлять.
— Что-что, а это дело я устрою мигом, — пообещал Варнава, — и сам буду присутствовать при разговоре. А ты постарайся, Григорий, приласкай всё-таки Хвостова, сделай его своим. Мужик он нужный, такие на дороге не валяются.
Разговор тот Распутин запомнил крепко, поскольку Варнава был не только его другом — был человеком, которому он верил так же, как самому себе, и вот сейчас, спустя некоторое время, настала пора действовать.
«Ну что ж, значит, решено, — сказал Распутин себе, немо шевельнул губами и, оглянувшись на икону, перекрестился. — Хвостова — в министры, Белецкого — в товарищи, — только надо, очень надо с Хвостовым повидаться. В первый раз он впечатления не произвёл, если не сказать хуже — впечатление было плохим».
Распутин начал действовать. Главное для него было — вновь оказаться рядом с царём. Царь в эти дни находился не в Петрограде — продолжал пребывать в Барановичах, в Ставке.
«Старец» несколько раз говорил по телефону с царицей, Александра Фёдоровна была грустна, жаловалась на недомогание, на то, что повзрослевший за каких-то три-четыре месяца наследник также неважно себя чувствует. Война подкинула много новых дел: царица занялась организацией госпиталей и санитарных поездов — Распутина к себе, в Царское Село, не приглашала, поскольку дома не было хозяина, а без хозяина гостей принимать не принято. Распутин это понимал, терпеливо покашливал в кулак да бубнил в телефонный рожок разные успокаивающие слова.