Царский угодник. Распутин

Поволяев Валерий Дмитриевич

— А эти? — Роза показала на пьяного, совершенно растёкшегося по столу, уронившего голову в винегрет Соедова, потом на Кагульского, тоже едва державшегося на ногах — так наплясался издатель, лицо у Семёна Лазаревича было измученным и... счастливым, сразу видно — отвёл душу человек. — Это разве не бумагомараки?

— Это? Это компаньоны. По деловой части, — доверительно сообщил Распутин. — Деньги вместе зарабатываем.

— А-а-а, — понимающе закивала головой Роза, — тогда всё ясно.

— Я у тебя сегодня ночевать буду, — сообщил ей Распутин, — не

хочу у этой бурёнки, — он покосился на жующую Анисью Ивановну, — определяться на ночь. У неё в доме — прелые стены и говном пахнет. У меня от этого дыхание сразу плохим становится. А от прелых стен развивается ревматизм, — Распутин сунул руку под бороду, помял пальцами горло. — И ещё — боли в животе. Договорились, Франтик?

— Поехали ночевать ко мне, — без промедления согласилась Роза.

— Франтик, — ласково протянул Распутин, фыркнул. — Ах ты, мой Франтик!

— Франтик, — подтвердила Роза и тоже фыркнула. Они со «старцем» хорошо понимали друг друга.

На стол легла чья-то неясная тень, размылась в двух тарелках и исчезла. Распутин поднял голову. Это вновь появился владелец «Яра» Судаков — благообразный господин в костюме-тройке из хорошо выделанной чесучи, с золотой массивной цепью, опускающейся в маленький часовой кармашек, именуемый в народе «пистоном» — слишком уж часовой кармашек этот крохотен, неказист, таинствен, накоротке знаком с благородным металлом — золотом, уютен и даже интимен.

Щёки у господина Судакова нехорошо подрагивали: такого представления, что Распутин устроил в «Яре», прославленный ресторан не видел никогда.

— Чего тебе? — недовольно спросил Распутин.

— Я — владелец ресторана.

— Ну и что? — Тон у Распутина был такой, что Судаков стремительно сник и у него пропала всякая охота выпровождать дебошира из заведения.

— В моём ресторане никто никогда не вёл себя так...

— Ну и что? Я — первый. Должен же кто-то быть первым. И что дальше?

— Я вынужден буду доложить о дебошире московскому градоначальнику господину Адрианову.

— Валяй, — махнул рукой Распутин. — А я думал, ты что-то дельное скажешь...

Судаков так и поступил — доложил о скандале Адрианову. Тот хотел наказать Распутина и упечь его за бесплатный «концерт» в кутузку, но, будучи наслышанным о связях «старца», не стал этого делать, лишь сообщил о «гастролях» в Петроград.

Градоначальник думал, что его за это похвалят, а оказалось — совсем наоборот. Его письмо разозлило Распутина. В результате Адрианов, носивший на плече золотой аксельбант, указующий на его принадлежность к царской свите, — аксельбант этот значил не менее пары генеральских звёзд на погонах, а может быть, даже и более, — лишился его. Аксельбант был с позором содран с адриановского мундира.

Адрианов плакал — ведь он мог упечь Гришку за «концерт» в «Яре» в каталажку, но воздержался от опрометчивого шага, он, напротив, успокоил взбешённого Судакова, всерьёз опасавшегося за репутацию своего заведения и собиравшегося подавать в суд на «старца», и вместо благодарности неожиданно удостоился порки. Было

от чего заплакать.

— За что? — По лицу Адрианова текли крупные жгучие слёзы.

Он не знал, что произошло в Питере, кто нашептал на него нехорошие слова Николаю... В этом деле надо было разобраться.

Адрианов поехал в Питер. И первым делом появился на Гороховой улице, на третьем этаже дома, о котором раньше знал только понаслышке. Теперь же увидел воочию.

Дверь ему открыла Дуняшка. Всплеснула руками:

— Ба, генерал!

Распутин как услышал про генерала, так кубарем слетел с табуретки и проворно нырнул под кровать: зуботычина, которую он много лет назад получил от «его превосходительства», переводившего через дорогу породистых собак, помнилась до сих пор, и хоть по зубам его били редко, зубы хорошо помнили тот тычок и иногда здорово болели.

— Мне бы Григория Ефимовича Распутина, — смиренным голосом попросил Адрианов, добавил униженно: — Пожалуйста!

Это униженное «пожалуйста» всё сказало востроглазой Дуняшке, она отправилась в спальню извлекать перетрухнувшего Распутина из-под кровати. Тот вылез смущённый, нерешительно почесался. Спросил:

— Откуда, говоришь, генерал-то?

Проворная Дуняшка, громко топая босыми пятками, вынеслась в прихожую.

— Откуда, вы говорите, генерал-то?

Адрианов, у которого было плохое настроение, не смог сдержать улыбки.

— Из Москвы.

Вспомнив свои московские приключения, Распутин потускнел и начал чесаться сильнее. Он уже был по этому поводу в Царском Селе, где получил хороший боксёрский удар под дых от Джунковского, шефа российских жандармов, — правда, били его не за то, что он плясал без штанов в «Яре» и смущал публику нескромным видом, а за «оскорбительные высказывания о царе с царицей, которые ему единственное что ноги только не моют, а так делают все, даже кормят из ложечки и выводят в сад гулять вместе с детьми». Джунковскому всё донесли его штатные и внештатные агенты, они зарисовали все распутинские высказывания, всё до единого афоризма.

Распутину предстояла изнурительная борьба с могущественным Джунковским, и больше противников на этот момент Распутин иметь не хотел. С другой стороны, если он сейчас завернёт Адрианова, то вместо одного лютого врага будет иметь двух.

— Чего он хочет? — шёпотом, чтобы его голоса не было слышно в прихожей, спросил Распутин.

— Не знаю, — Дуняшка приподняла круглые мясистые плечи.

— А узнать нельзя?

— А как? Он мне этого не скажет.

— М-дэ, — Кончив чесаться, Распутин запустил пятерню в голову, тоскливо покосился на окно: а не выпрыгнуть ли и не дать ли деру в любимую «Виллу Роде», но прыгать было высоковато — всё-таки третий этаж, костыли запросто переломать можно. Сколько раз он хотел поменять третий этаж на первый, да только желания его так и оставались желаниями: жалко было покидать Гороховую улицу — привык к ней, привык к этой квартире, привык к неудобному третьему этажу. — М-дэ! — вновь нерешительно произнёс он и вздохнул.