Царский угодник. Распутин
Шрифт:
Она боялась того, что происходило в мире, искала защиты, и ей показалось, что такой защитой может быть Распутин. Раньше у неё был Георгий, сильный и бесстрашный человек, победитель нескольких матчей по английскому боксу, кавалер боевого ордена, сейчас Георгия нет, а гулкая петербургская квартира стала пугать Ольгу Николаевну...
В конце концов она согласилась встретиться с Распутиным, хотя сомневалась в целесообразности этой встречи до самого последнего момента — внутри возникал протестующий холод, сковывал движения, в висках рождалась стыдливая тяжесть — до неё
Пожалуй, только сейчас она подробно рассмотрела «старца», его сухое, сжатое с боков лицо с широкими татарскими скулами и большим носом, его светлые, очень колкие глаза. Распутин часто доставал из кармана костяной гребешок и тщательно расчёсывал им чёрные, блестящие, пахнущие репейным маслом волосы, словно бы боялся беспорядка на голове... Хотя борода, которую он мог расчесать тем же костяным гребешком, была спутана, сбита набок, словно старый ватный ком, раздерганный ветром, из неё торчал какой-то мусор — на бороду он не обращал совершенно никакого внимания. Ольга Николаевна пригляделась: что за шелуха торчит из волосьев бороды? Оказалось — подсолнечные сплёвки, скорлупа.
Через некоторое время Ольга Николаевна поняла, в чём дело: на лбу Распутина, под самыми волосами, бугрилась бледная кожистая шишка, и Распутин, стесняясь, тщательно прикрывал её волосами, боялся: а вдруг волосы сдвинутся в сторону и обнажат дефект?
Распутин снова сунул шампанское в ведёрко, привычно откупорил бутылку мадеры, вогнав ей в горло, туго заколоченное пробкой, штопор с простой деревянной ручкой. Лихо выдернув пробку, поднёс бутылку к большому, с крупными тёмными ноздрями носу, с шумом втянул в себя воздух.
— М-м-м, какой славный дух!
— Действительно, славный, — согласилась с Распутиным Ольга Николаевна, чуть отодвинулась от «старца»: ей показалось, что он опасно приблизился к ней. Ольгу Николаевну даже чуть встряхнуло, когда она увидела его несимпатичные, костлявые, с утолщениями на сгибах пальцев руки, оплюснутые коричневые ногти с застывшими полосками грязи под ними.
— Всякое вино перед употреблением надо взбалтывать и брать на язык — а вдруг невкусно? А вдруг отрава? — Он неожиданно дробно, по-ребячьи рассмеялся, похвастался: — Нет, отрава меня не возьмёт. Исключено.
— Свят-свят-свят, — Ольга Николаевна не сдержалась, перекрестилась. — Да о чём вы говорите, Григорий Ефимович! Упаси вас Господь! А моя фраза насчёт отравы — это так, неумная и очень неудачная реплика.
— Я свою жизнь знаю, голубушка, на много лет наперёд, — сказал Распутин, — знаю, что в ней будет...
— Не страшно, Григорий Ефимович?
— Нет. Знаю, что меня убьют. — Он замолчал и грустно, тяжело вздохнул. — И убьют здесь, в Петрограде.
— Может, вам уехать отсюда домой?
— В Покровское? А смысл? Да и не могу я. — Распутин отрицательно покачал головой, — Нет, уезжать мне из Питера нельзя.
Ольга Николаевна не сразу поняла, какой Алёша погибнет, если Распутин покинет город, и поняла лишь, когда с её языка уже соскользнул недоумённый вопрос:
— Какой Алёша?
— Будущий государь всея Руси, — гордо ответил Распутин, — Алексей Николаевич, наследник престола.
— Прошу прощения, Григорий Ефимович, — Ольга Николаевна поймала колюче-ехидный взгляд Распутина и невольно поёжилась. — Не сразу сообразила...
— Вот только я не знаю, кто меня убьёт, — помрачнел Распутин, вздохнул с неподдельной печалью, — то ли кто из своих людей, из чёрной кости, таких же простых, как и я сам, то ли из кости белой, из ваших... Если меня убьёт какой-нибудь граф или барон — быть на Руси большим потрясениям, трон рухнет, и ни папа, ни Алёшка мой тогда царями не будут. А если убьёт кто-то из своих, такой же раб, как и я, — тогда ничего... Страшного ничего не случится, Россия всё перетерпит, перемелет, пережуёт, потрясётся немного и покатится дальше.
— И не страшно вам, Григорий Ефимович? — вновь повторила вопрос Ольга Николаевна. Она словно бы находилась под гипнозом — напрочь забыла о том, что спрашивала, что говорила каких-нибудь пять минут назад. — Всё это надо знать и... жить. Вам не страшно?
— Совершенно не страшно. Это лучше знать, чем не знать. Когда знаешь, жизнь свою распределить можешь. По вершкам, по сантиметрам, по саженям.
— И когда вас убьют?.. Вы это тоже знаете?
— И это знаю, — убеждённо произнёс Распутин, вытянул перед собой руки, глянул на них, потом перевернул ладонями вверх, сложил ковшом и поднёс этот ковш к лицу. Вгляделся в него, будто в гадательное святочное блюдце. — Это произойдёт... в тыща девятьсот семнадцатом году.
— Через два года, значит?
— А может, и в шестнадцатом... где-нибудь в конце шестнадцатого года, зимою, на Рождество, в трескучие морозы.
Беседа принимала странный мистический характер. Ольга Николаевна не могла отделаться от ощущения, что всё происходящее — некий сон, в котором каждый предмет, каждое движение имеют своё значение, одновременно на неё навалилась сильная усталость, ей не хотелось двигаться, говорить, она понимала, что пройдёт ещё минут двадцать, — и у неё исчезнет всякая способность сопротивляться, вот ведь как. От Распутина исходили некие опутывающие токи, неведомое сухое тепло, в котором порою совершенно пропадала память, — Ольга Николаевна даже забывала, как её зовут...
Она приподнялась в кресле, взялась пальцами за виски, помяла их. Пожаловалась:
— Голова болит!
— Я могу помочь, — предложил Распутин, — я знаю рецепты лечения всех болезней, кроме столбняка и апокл... апокел... в общем, удара. А?
— Нет, нет, Григорий Ефимович, вы мне можете сделать только хуже. — Ольга Николаевна поднялась. — Вы меня извините, Григорий Ефимович, я вас навещу в следующий раз. А сейчас я поеду домой, мне необходимо срочно домой. Надо принять лекарства и сделать массажные упражнения. Мне прописан самомассаж.