Царственный пленник

Хоуп Энтони

– Неужели вы бы восстали, против своего господина? – спросил я.

Он обругал Майкла словом, не подходящим к отпрыску хотя бы и морганатического, но законного брака и сказал почти конфиденциальным и, по-видимому, дружеским тоном:

– Он встал мне поперек дороги. Ревнивое животное! Клянусь, я чуть его не пырнул ножом вчера вечером.

Я совершенно овладел собой; я начинал узнавать кое-что новое.

– Дама? – спросил я небрежно.

– Да, красавица, – кивнул он. – Но вы ее, кажется, видели?

– Не видел ли я ее за чайным столом, когда кое-кто из ваших друзей очутился под столом?

– Что ж ожидать от таких дураков, как Детчард и Де Готе? Жаль, что меня там не было!

– А герцог вам мешает?

– Видите ли, – сказал Руперт задумчиво, – сказать по

правде этого нельзя. Я собираюсь мешать ему!

– А ей больше нравится герцог?

– Да, глупая женщина. А теперь, подумайте о моем плане! – и с низким поклоном он пришпорил лошадь и поскакал за гробом своего приятеля.

Я вернулся к Флавии и Занту, размышляя об этом странном человеке. Скверных людей я знал много, но Руперт Гентцау остается единственным в своем роде. Если же встретится еще ему подобный, пусть его немедленно схватят и повесят. Таково мое мнение!

– Он очень красив, не правда ли? – сказала Флавия.

Она, конечно, не знала его так хорошо, как я, но я огорчился, так как думал, что его смелые взгляды рассердят ее. Но моя дорогая Флавия была женщиной, – а потому не рассердилась. Напротив, она заметила, что молодой Руперт очень красив, – каким, впрочем, этот негодяй действительно и был.

– Какое грустное было у него лицо, когда он говорил о смерти своего друга! – продолжала она.

– Лучше бы он заранее погрустил о своей смерти! – заметил Зант с мрачной улыбкой.

Что касается меня, я вдруг стал не в духе; чувство это было, конечно, неблагоразумно, так как я не более имел права смотреть на нее с любовью, чем наглые глаза Руперта. Мое скверное настроение продолжалось, пока, при наступлении ночи, мы не подъехали к Тарленгейму, и Зант не отстал от нас, чтобы наблюдать, не следует ли кто-нибудь за нами. Флавия, ехавшая около меня, сказала тихо с полусмущенным смехом:

– Если вы не улыбнетесь, Рудольф, я заплачу. Отчего вы рассердились?

– Я рассердился на то, что сказал мне этот мальчишка! – отвечал я, но я улыбался, когда мы подъехали к дому и сошли с лошадей.

Здесь лакей подал мне записку; на ней адрес не был написан.

– Это ко мне? – спросил я.

– Да, государь, какой-то мальчик принес записку! Я разорвал конверт.

«Иоганн доставит вам это письмо.

Я уже однажды предупредила вас. Ради самого Бога, если в вашей груди бьется человеческое сердце, спасите меня из этого вертепа разбойников».

Я подал записку Занту, но все, что эта черствая старая душа сказала в ответ на жалобные строки, было:

– А кто ее завел туда?

Но, несмотря на это, не будучи сам без греха, я позволил себе пожалеть Антуанету.

XVI

ОТЧАЯННЫЙ ПЛАН

После того, как я катался по Зенде и разговаривал с Рупертом Гентцау, моя мнимая болезнь должна была кончиться. Я заметил, что гарнизон Зенды более не показывался в городе; а те из моих людей, которые ездили к замку, рассказывали, что там, по-видимому, соблюдается большая осторожность. Как бы я ни был тронут молениями Антуанеты, я, по-видимому, так же мало мог помочь ей как и королю. Майкл, видимо, бравировал передо мной, и хотя его видели вне стен замка, он не трудился извиняться, что до сих пор не являлся к королю. Время бежало, а дело наше не подвигалось, хотя каждая минута была дорога; меня смущала не только новая опасность, возникшая при слухах о моем исчезновении, но еще и громкий ропот населения Стрельзау по поводу моего постоянного отсутствия в городе. Неудовольствие было бы еще сильнее, если бы Флавия не была со мной; поэтому я не прекращал ее пребывания в Тарленгейме, хотя страдал от того, что ее окружала опасность, и от того, что постоянное присутствие дорогой для меня девушки доводило нервы мои до невыносимого состояния. Конечным ударом было, когда мои советчики, Стракенц и канцлер, приехавший из Стрельзау, чтобы представить мне свои убедительные доводы, требовали, чтобы я назначил день для своего торжественного

обручения, что в Руритании так же важно, как и бракосочетание. На это я должен был решиться в присутствии Флавии и назначил день через две недели, в Стрельзауском соборе. Это известие, быстро разглашенное, всюду вызвало большую радость в королевстве; я думаю, только двух людей эта весть привела в отчаяние: – я говорю о Черном Майкле и о себе; существовал только один человек, ничего не знавший о ней – тот, чье имя я носил, король Руритании.

В действительности я даже слыхал о том, как эта весть была принята в замке, дня через три после этого, Иоганн, жадный к деньгам, хотя и трепетавший за свою жизнь, нашел случай явиться к нам. Он прислуживал герцогу в ту минуту, как ему сообщили о моей помолвке. Черный Майкл стал еще мрачнее и начал сыпать проклятиями; он, конечно, не мог успокоиться, когда Руперт стал уверять, что я способен довести свои намерения до конца и, повернувшись к Антуанете, поздравил ее с избавлением от опасной соперницы. Рука Майкла схватилась за саблю (рассказывал Иоганн), но Руперт не обратил на это внимания; он даже стал смеяться над Майклом за то, что он возвел на престол Руритании короля, правящего страной лучше своих предшественников. – Кроме того, – сказал он, с многозначительным поклоном в сторону своего разгневанного господина, – дьявол послал принцессе лучшего мужа, чем был предназначен ей небом; клянусь вам, что это правда! – Тут Майкл грубо приказал ему придержать язык и оставить их; но Руперт попросил позволения прежде поцеловать руку Антуанеты и сделал это с видимой любовью, в то время, как Майкл бросал на него бешеные взгляды.

Но все это были пустяки; более серьезные вести принес нам Иоганн. Было ясно, что если время бежало у нас в Тарленгейме, оно бежало не менее быстро и в Зенде. Король серьезно заболел; Иоганн видел его и рассказывал, что он страшно исхудал и едва был в силах двигаться. – Теперь трудно принять кого-нибудь другого за него. – Майкл настолько встревожился, что послал в Стрельзау за доктором; доктор, после посещения пленника, вышел бледный и дрожащий, и умолял герцога отпустить его и не замешивать в это дело, герцог на это не согласился и задержал доктора насильно, обещая, что жизнь его в безопасности, если король будет жить, пока это ему, герцогу, нужно, и умрет, когда ему это будет желательно, – но не иначе. По совету доктора, герцог разрешил Ан-туанете навещать короля и оказывать ему те услуга, которые требовало его здоровье и которые только женщины умеют исполнять хорошо. Но все же жизнь короля не была в безопасности; а я был здоров, силен и свободен. По этой причине над Зендой висела мрачная туча; только ссорясь (а к этому они были очень склонны), жители замка говорили друг с другом.

Но чем более остальные приходили в уныние, тем живее сверкали глаза молодого Руперта и веселее звучали его песни, он хохотал до упаду (рассказывал Иоганн), потому что герцог ставил стражей Детчарда в комнату короля, когда в ней находилась Антуанета, – предосторожность, понятная мне в моем ревнивом брате. Вот что мы узнали от Иоганна, и за что он получил порядочную сумму денег. Но тут он стал умолять нас оставить его в Тарленгейме и не хотел более возвращаться в вертеп герцога; к сожалению, он был нам нужен именно там, и я, обещая ему увеличить награду, послал его в Зенду и поручил передать Антуанете, что мы работаем над планом ее освобождения и просим ее успокоить и ободрить короля. Если неизвестность вредна для больных, то отчаянье еще вреднее; могло случиться, что король медленно угасал от полной безнадежности, так как я не мог добиться, какой болезнью он захворал.

– Кто же теперь сторожит короля? – спросил я, вспоминая, что два из Шестерки были убиты, как и Макс Гольф.

– Детчард и Берсонин сторожат ночью, Руперт Гентцау и Де Готе днем, сударь! – отвечал он.

– Только по два вместе?

– Да, сударь, но остальные два спят в комнате над комнатой короля и могут услышать малейший крик или зов.

– Комната над королем? Я не знал о ней. А есть ли сообщение между ею и тюрьмой?

– Нет, сударь. Надо сойти несколько ступенек и выйти через дверь у подъемного моста, а оттуда к месту заключения короля.