Царство небесное
Шрифт:
Тот, кого они освободили от страшного каменного гнета, оказался юношей, почти мальчиком – на его смуглых щеках лишь начал проступать темный пух будущей бороды. Его тело выглядело невредимым, но обе ноги были, скорее всего, сломаны, а по правому виску тянулся узкий кровавый след – падая, он ударился о камни головой.
Юноша вновь застонал и приоткрыл глаза. Они были мутны от боли, но видели. Взгляд раненого скользнул по склонившимся над ним лицам, потом губы шевельнулись, и он что-то хипло прошептал.
– Что он говорит? – Луи растерянно посмотрел на молочного брата. – Если бы понимать по арабски!
– Да
– Да в ней же не вода, а вино...
– Ну и что? Кипрское вино хорошо утоляет жажду. Ну, парень, хлебни... Наверное, ты везучий, раз еще живой. Хотя, как знать! Если ноги раздроблены, я тебе не завидую.
Раненый глотнул, закашлялся, потом с жадностью вновь потянулся к фляге. Сделав еще несколько глотков, он перевел дыхание и сказал на неплохом французском языке:
– Аллах отблагодарит вас, рыцари, если не смогу отблагодарить я. Мое имя – Рамиз-Гаджи, я – сын эмира Фарруха. Не оставляйте меня здесь – отец даст за меня выкуп...
Кузнец и его молочный брат быстро переглянулись. Они оба знали от графа Анри, что эмир Фаррух, защищавший Мушиную башню, был убит два дня назад, как раз тогда, когда его сын упал на эту стену вместе с куском Проклятой башни.
– Ну что мы стоим? – после нескольких мгновений молчания спросил Луи. – Темнеет. Еще немного, и мы с такой ношей нипочем не спустимся. Я возьму его подмышки, а ты попытайся поаккуратней взять за ноги. Полезли вниз!
Глава третья
Наваждение
Лекарю Антуану, которого друзья вытащили из-за веселого, обильного стола, ужасно не хотелось покидать пирушку и идти возиться с раненым.
– Я понимаю, этот ваш монах! – бурчал себе под нос хмельной костоправ. – Ну хоть византийской, но христианской веры. Тут грех не помочь! А это что? Чего ради я должен лечить магометанина? Это ваши любимые госпитальеры всегда помогают всем, кому не лень! К ним бы его и тащили... А у меня вон христиан раненых полно!..
Однако увидав, что раненый почти мальчик, Антуан смягчился. Он промыл и перевязал рану на его голове, затем осмотрел и прощупал неподвижные ноги.
– Говорите, он свалился вместе с обломком башни? Это с такой высоты? Ну так он не из плоти и костей, а видать, из хлебного мякиша... Сперва я так и подумал: обе ноги сломаны. Но – ничего подобного! Кости совершенно целы! Вы можете себе такое представить? Одна нога разодрана о камни от бедра до колена, но это пустяки – заживет. Вторая опухла, но это – тоже безделица – даже и перелома нет! Просто вывих, да еще хорошо пришиблено камнем: сплошной кровоподтек. Дней через пяток мальчишка будет бегать как жеребенок. Я наложу лубок на вывихнутую ногу, и можете его оставить у меня в шатре – я буду праздновать до утра, а утром проверю, как парень себя чувствует. Конечно, голову он тоже расшиб сильно, но отчасти это и хорошо: по крайней мере, пока караулить не нужно. А то ведь и сбежать мог бы – сарацины народ живучий...
Эдгар предложил Луи тоже вернуться в веселую компанию, тем более, что граф Анри Шампанский приглашал молодых рыцарей за свой стол. Но Шато-Крайон отчего-то смутился и сказал, что хотел бы еще кое с кем поговорить за пределами лагеря. Кузнец тотчас понял: его
С тех пор, как там, в такой далекой теперь Мессине, Эдгар за руку подвел чернокудрую Беренгарию к ее великолепному жениху, он запретил себе всякие вольные мысли о ней. Да эти мысли, по правде сказать, и не особенно часто пытались проникнуть в его сознание – он слишком много думал о предстощих сражениях, возможной удаче... Потом сражения начались, потом был подкоп под Проклятой башней, последний день штурма, кровь, смерть, страх. И торжество. Жестокое торжество победителей.
В эти дни Эдгару как-то пришло в голову, что рыцари из баллад во время смертельной схватки не могли думать только о своих возлюбленных, как уверяли менестрели – тогда этих рыцарей тут же и убили бы. Во время битвы в сознании живет только битва.
Однако именно сейчас странная и горькая мысль обожгла кузнеца. Он никогда и никому не завидовал. И вот застенчивая улыбка обычно бесшабашного Луи, румянец на его щеках, счастливый блеск его глаз неожиданно стали для Эдгара искушением. Впервые в его душе шевельнулось злое и горькое: «А я?» И тут же стало обидно, что он и в самом деле едва ли сможет принять участие в турнире: он ведь действительно ничего почти не умеет – над ним еще, чего доброго, станут смеяться! Да и не хочется снова лгать – называть перед королями и рыцарями имя, которое ему на самом деле не принадлежит.
Вдруг на ум Эдгару пришла неожиданная мысль: а что если посоветоваться с королевой Элеонорой? Рассказать ей все и спросить, возможно ли ему теперь просить Ричарда Львиное Сердце посвятить его в рыцари? Уж она-то не выдаст, почему-то юноша был в этом совершенно убежден. А в самом деле – пойти прямо сейчас и поговорить! Скорее всего, королева не на пиру, давно уже ушла оттуда – вряд ли ей приятно, когда кругом столько пьяных.
Шатер Элеоноры Аквитанской располагался в стороне от шатров ее сына и молодой королевы. Охраны возле него не было – воины стояли лишь по углам небольшой площадки, где разместились походные жилища царственных особ и палатки их слуг.
Эдгар подошел к шатру сзади. Вовсе не потому, что прятался от стражи – просто так было скорее. Кто-то из воинов видел его, но, узнав, лишь приветственно помахал рукой – героев, с риском для жизни сделавших подкоп под Проклятую башню, знали теперь почти все.
Молодой человек уже собирался, обогнув шатер, войти в него, как вдруг до него долетел взволнованный женский голос. Вернее, не голос, нет, женщина полушептала, захлебываясь словами и, возможно, слезами. И это была не Элеонора!
– Напрасно! Напрасно вы меня утешаете, ваше величество!.. Сир Эдгар никогда меня не полюбит, никогда!